Ангелы Суджи - Владимир Дмитриевич Пронский
‒ Ой-й ‒ это ты?!
‒ Он самый… С прошедшим праздником поздравляю!
‒ С каким ещё праздником?
‒ С Восьмым марта!
‒ Ой, я и забыла совсем. Ты где?
‒ Воюю. Вот выдалась свободная минутка, и связь есть ‒ решил звякнуть. А ты почему такая расстроенная?
‒ Никакая и не расстроенная.
‒ А то я тебя не знаю. Рассказывай, что случилось.
Не хотела Екатерина говорить, но всё-таки не сдержалась.
‒ Хвалиться-то особенно нечем. Тебя ждём, думаем о тебе. А тут ещё история с Гришей приключилась.
‒ И что же?
‒ Поругался он с одноклассником…
‒ В смысле ‒ подрался? Так?
‒ Ну, что-то в этом роде. Упал, ударился затылком. Оля ему «скорую» вызвала. На следующий день повезли из больницы в Скопин на томографию. Просветили ‒ вроде всё нормально. Ну, и отпустили. Сегодня в школу пошёл.
‒ Из-за чего поцапались-то?
‒ Из-за сетей. Не удивляйся. Из-за маскировочных, какие плетут для фронта. Сын с Олей давно занимаются ими. Сразу после твоего отъезда начали, и я к ним присоединилась. Втроём ходим. И вот это кому-то не понравилось из их класса, конфликт получился.
‒ Оля ‒ это кто?
‒ Девушка нашего Григория.
‒ Что-то не знал о такой.
‒ Я тоже не знала. Теперь знаю.
‒ А вы молодцы, не ожидал. Чего раньше молчали?
‒ Да я сама не знала, недавно стала ходить.
‒ У Григория утряслось?
‒ Утряслось, но всё равно неприятно. Кто-то воюет, кто-то помогает им, а кому-то от этого не по себе… Ладно, как у тебя дела? Всё под Курском находишься? О какой-то газовой трубе говорят, что бойцы ползли по ней пятнадцать километров?
Вопрос застал Землякова врасплох, он не хотел хвалиться, но в двух словах собирался рассказать об этом походе, сказать, что теперь лежит в госпитале, но ранение пустяшное, его почти нет, но в один момент передумал: «Нельзя сейчас ей говорить об этом, да и в будущем необязательно трепать языком!». Поэтому сказал вскользь:
‒ Наша часть не привлекалась к этой операции. Без нас обошлись.
‒ Ну и хорошо. Без нужды не проявляй инициативу: и спасёшься, и я спокойной буду. В отпуск не собираешься? Уж так я соскучилась…
‒ Рано мне в отпуск. Говорят, только через полгода службы дают, да и то не всем. Тут уж как повезёт или заслужить надо.
‒ А чего так долго не звонил?
‒ Во-первых, не всегда телефоны под рукой, а в последние дни и связи не было. Я и сам переживал, хотел вас услышать… Слушай, а то, что Гриша ударился головой, на его учебе не отразится? Всякие случаи бывают.
‒ Я же говорю томографию делали. Отпустили. Сказали, что всё нормально.
‒ А какие-то деньги приходили вам на счёт?
‒ Да. Трижды. За подписание контракта, потом от губернатора, потом ещё за что-то ‒ не поняла за что именно.
‒ Наверное, зарплата. Это у меня душа болит о нашем поле. Весна-то ныне ранняя, скоро сев будет, как бы нам не промахнуться. Поговори со свояком, попроси помощи. Он мужик толковый ‒ поможет, тем более что теперь деньжата есть.
‒ Говорила уже. Он обещал.
‒ А я всё-таки постараюсь вырваться в отпуск. Хоть на несколько дней. Но ты Валере не говори ничего. А то неизвестно, удастся ли, а скажешь ему, он стараться не будет… Как мой отец? Видитесь?
‒ Звоню иногда. За тебя переживает. Тяжело ему одному.
‒ Попозже позвоню, порадую и сам порадуюсь… Ну, ладно, побегу на построение. По возможности, будем на связи. Целую тебя крепко-крепко, ты даже сама не знаешь как!
‒ Вот балаболка… ‒ она прослезилась.
Он это почувствовал:
‒ А вот об этом мы не договаривались. Ладно, побежал. Передай Григорию, что он молодец. Голова просто!
Будь его воля, Земляков говорил и говорил бы. Как он мечтал, находясь в трубе, услышать голос жены, поговорить с сыном, обнять отца. И вот поговорил с Катей, а настроения особенного не прибавилось. Боле всего огорчила новость о Григории, и даже не о его драке, как он сразу понял, с кем чего не бывает в молодости, а от непонятной злобы в отношении тех людей, которые помогают бойцам. «Ну, не хочешь сам помогать, безразлична тебе страна ‒ так и не мешай тем, кто желает помочь и ей, и тем людям, которые за тебя, сопляка, воюют, ‒ подумал он. ‒ А самое обидное в этой ситуации в том, что никто по-настоящему и не хочет научить этому, и хорошо, если кто-то сам догадается. Но таких, как оказывается, не так уж и много. И что это: несознательность, разгильдяйство или откровенное вредительство? И кто в этом виноват, и что в таком случае делать?». Вопросов появилось много, но ответа на них у Землякова пока не находилось.
Он вернулся из коридора в палату. Медведев не спал, спросил:
‒ Где бродишь? Сейчас обход будет.
‒ Ну, будет и будет. Мимо нас не пройдут. С женой говорил.
‒ Как там, на гражданке? Знают о нашем походе?
‒ Знают.
‒ Рассказал, наверное?
‒ Нет. Обстоятельства не те, чтобы языком трепать. Сын подрался, затылком ударился, в больницу угодил.
‒ Кто виноват?
‒ Никто. Обстоятельства. Сын со своей девушкой маскировочные сети вяжут для фронта, а кому-то это не нравится. Вот и весь сыр-бор из-за этого разгорелся. И долго у нас будет такая хрень, пока мы в один кулак не соберёмся, а всяких ждунов и прочих спящих за можай погоним. А то мы кровь проливаем, а кому-то наплевать на всё это. Да, я, может, и сам не очень подходящий пример ‒ из-за денег пошёл воевать, не скрываю, но теперь, коснись, после этого случая и просто бы так пошёл, как наши прадеды отправлялись.
‒ Всё так! ‒ вздохнул Медведев и ничего более не сказал.
«Вздыхай не вздыхай, ничего от нас не изменится, ‒ подумал Земляков, ‒ если мы только сами не изменимся!».
Тяжело сделалось Сергей и от разговора с женой, и от излишнего любопытства Медведева. «Вот кто тебя
