Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Я вошел в хижину; Алитея по-прежнему неподвижно лежала на полу там, где я ее оставил. Молния осветила ее бледное лицо; со следующей вспышкой я заметил принесенный Осборном багаж, без которого мы не смогли бы обойтись, если бы решили бежать. Среди солдатского скарба, который всегда был при мне, я увидел походный котелок; в нем лежали тонкие свечи и все необходимое для разведения огня. Я зажег свечу и смог наконец удостовериться, что моя жертва жива; ко всему прочему, она иногда стонала и тяжело вздыхала. Я не знал, что с ней и как вернуть ее в чувство. Я растер ее голову и руки спиртом, разведенным с водой; заставил ее глотнуть этого питья, но ничего не помогало. На миг она вроде бы пришла в себя, но потом снова провалилась в забытье; ее ладони и стопы похолодели, что, казалось, предвещало скорую смерть. Вернулся Осборн, как я ему велел; он не догадывался, в какое состояние мои дьявольские махинации повергли жертву. Он обнаружил меня на коленях; я склонился над ней и называл ее всеми ласковыми именами, что приходили мне в голову, растирал ее ладони своими и в мучительной агонии ждал появления признаков, которые бы свидетельствовали, что сознание к ней вернулось и она не умрет на моих глазах. Увидев эту картину, Осборн испугался, но я велел ему замолчать, развести огонь и нагреть песок; я приложил к ее стопам горячий песок, а потом постепенно, с помощью нюхательных солей и прочих снадобий, восстановил ее кровообращение. Она открыла глаза, растерянно оглянулась, и слезы крупными медленными каплями покатились по ее щекам. Милостивый Боже! Все мои безумные желания и порочные планы померкли перед угрозой ее гибели. Теперь я просил небеса лишь об одном: чтобы те сохранили ей жизнь и она вернулась домой к ребенку. И мне показалось, что небеса услышали мои молитвы. Исчезла синева вокруг ее рта и глаз; черты утратили судорожную неподвижность, а на щеках проступил легкий румянец; холодные застывшие ладони согрелись, пальцы зашевелились. Она огляделась и попыталась заговорить.
— Джерард! — Так звали ее сына.
Я склонился над ней, чтобы лучше слышать.
— С ним все в порядке; он в безопасности, — прошептал я. — Все хорошо, Алитея, не беспокойся.
Моя несчастная жертва улыбнулась чудесной улыбкой, которая была мне так хорошо знакома. „С ней все хорошо“, — подумал я, и сердце снова забилось легко и свободно.
Но она по-прежнему находилась в ступоре. В хижине было две комнаты. Я приготовил в задней комнате нечто вроде постели, уложил ее и укрыл плащом. Ее состояние, напоминавшее шок, постепенно сменилось дремой. Мы ее оставили, сели в соседней комнате и стали наблюдать. Я не сводил с Алитеи глаз и видел, что с каждым часом ее сон становился все спокойнее; гроза и дождь прекратились, но за ревом океана и воем ветра я не слышал ее дыхания. Гонимые западным ветром волны подступали почти к порогу хижины.
Я вдруг наполнился отвращением и почувствовал, что ее жизнь мне дороже исполнения всех моих планов. Казалось, она чудом избежала гибели, и мое сердце растаяло, благословило ее и поблагодарило Бога за спасение. Я поверил, что смогу быть счастлив, даже если мы больше никогда не увидимся, главное, чтобы грех ее смерти не тяготил меня. Помню, какой восторг переполнил меня, когда на заре я бесшумно подкрался к кровати и заметил, что ее грудь мерно вздымается, а веки, тяжелые и потемневшие от мук, мягко прикрывают милые очи, которые скоро снова увидят свет и будут наслаждаться ясными днями еще много лет. Я чувствовал себя другим человеком; я был счастлив. Через несколько часов она меня простит, я отвезу ее домой и признаюсь, что во всем виноват; оправдаю ее и приму любую кару, которую пожелает обрушить на меня ее супруг. Кто такой я? Никто — сам по себе я не существовал, мое существо растворилось в стремлении сохранить жизнь и счастье Алитеи. Я собирался сдаться на милость человеку, который в лучшем случае вызвал бы меня на поединок, но я был готов; я думал об этом без радости, но и без сожаления. Алитея выжила, это главное; она вернется к тем, кто ее любил, и снова обретет покой.
Вот о чем я мечтал, склонившись над ней; светало, и при свете дня я убедился, что не обманулся: она действительно спала здоровым, глубоким, исцеляющим сном. Я вышел в переднюю; Осборн завернулся в шинель и спал, растянувшись на полу. Я растолкал его и сказал немедленно пригнать коляску с лошадьми, чтобы сразу отвезти Алитею домой, как только она проснется. Осборн охотно повиновался и вышел из хижины, но как только он удалился, мне вдруг пришло в голову, что не пристало оставаться с Алитеей в доме наедине, поэтому я последовал за ним к навесу, где стояли карета и кони.
Облака рассеялись, но небо по-прежнему было серым и завывал ветер; океан бушевал, громадные волны быстро подкатывали к берегу и тяжело о него разбивались. Начался прилив, и русло реки, которую мы спокойно пересекли вчера ночью, бурлило волнами; еще немного, и вброд ее уже нельзя будет перейти, поэтому надо было спешить и скорее пригнать лошадей. На востоке на фоне золотистого неба темнел силуэт гор; отчетливо вырисовывались каждый уступ и скала, каждая вершина; со стороны моря шторм затуманил горизонт; бескрайний океан тянулся в обе стороны, кроншнепы и чайки кричали, скользя по гребням волн, и пена яростно разбивалась у моих ног. Унылый, но торжественный пейзаж; сердце вторило песни величественных просторов. Я благословил море, ветер, небеса и рассвет; груз вины упал с души, я уже не боялся ужасного наказания; мне снова стало спокойно. Я быстро зашагал вперед и очутился у навеса. Осборн занимался лошадьми; вчера он хорошо их устроил, и они смогли отдохнуть. Я бодро заговорил со своим помощником, помогая надевать сбрую. Осборн по-прежнему был бледен от испуга, но успокоился, когда я сказал, что отвезу даму обратно к семье и бояться нечего; я велел ему медленно подвести лошадей к дому, чтобы стук колес ее не разбудил — вдруг она по-прежнему спит. Сам я шел, положив руку на шею одной лошади, а Осборн вел другую. Мы оглядывались по сторонам и указывали друг другу
