Елизавета I - Маргарет Джордж
– Но если мне все же придется ею заниматься, я был бы счастлив заниматься ею ради вас.
– Это не полноценная должность. Я буду посылать за вами только тогда, когда у меня возникнет в вас надобность, время от времени… чтобы проконсультироваться. В этом смысле вы будете моим консультантом.
– Я понимаю. Я продолжу зарабатывать себе на хлеб, оказывая услуги Эссексу. Но буду всегда рядом на случай, если понадоблюсь вам.
– Да. Это исчерпывающее описание. Так вы согласны?
– Могу я публично именовать себя советником королевы?
– Разумеется.
– Ваше величество, я буду вечно вам… я чрезвычайно вам благодарен.
Ну вот, теперь в моем распоряжении самый проницательный юрист в стране, и все это за право называть себя моим советником. Моя знаменитая расчетливость в деле.
29. Летиция
Ноябрь 1594 года
Нет, от этого трезвона не было решительно никакого спасения! Я раздраженно рванула прикрывавшую окно плотную штору, пытаясь хотя бы немного приглушить доносившийся снаружи колокольный звон.
Годовщина славного восхождения Елизаветы на престол. Тридцать шесть лет. Что же они устроят в сороковую годовщину? Обяжут всю страну преподносить ей подарки? Мой сын был занят последними приготовлениями к турниру, наводил лоск на дурацкий костюм. Что-то на тему заледеневшего рыцаря. Все эти траты. Вся эта никому не нужная мишура. И все в то время, когда деньги очень пригодились бы нам, чтобы обставить Эссекс-хаус, как подобает графскому статусу.
Я обвела взглядом просторную комнату. Мне почти удалось восстановить обстановку, уничтоженную по приказу Елизаветы: на стенах вновь висели плотные тяжелые гобелены, сальные свечи помаргивали в подсвечниках, а посреди комнаты гордо красовался длинный дубовый стол, украшенный вычурной итальянской скульптурной композицией. Да, откуп на сладкие вина приносил нам неплохой доход. Мне даже удалось выкупить кое-какие драгоценности, которые нам пришлось заложить, а самым последним моим приобретением была карета и четверка белых лошадей. Я обожала кататься на ней по улицам Лондона; еще больше мне нравилось, когда люди принимали меня за королеву. А почему нет? Мы были похожи не только внешне, но отчасти даже и манерой держаться. Мы могли бы сойти за сестер-близнецов, только она любила день, а я – ночь.
Кристофер нечасто сопровождал меня в этих поездках. Временами меня утомляла неразрывная связь с человеком, столь откровенно непритязательным в своих вкусах и привычках. Он был начисто равнодушен к внешним атрибутам богатства и совсем не интересовался придворной суетой. Он предпочел солдатскую жизнь в походах. Это было у него в крови. Оставалось утешаться лишь тем, что и в любовных утехах аппетиты у него были солдатские.
Любовные утехи… В последнее время они стали занимать в моей семье слишком уж много места. Моя дочь Пенелопа поддалась обаянию Чарльза Блаунта и теперь была от него беременна. Дороти, весьма кстати овдовевшая, не успев похоронить Перрота, выскочила замуж за Генри Перси, странного малого, который из-за своих научных и алхимических экспериментов заслужил прозвище «граф-колдун». Что же касается Роберта… толки о его романе с придворной дамой Элизабет Саутвелл наверняка в самом скором времени дойдут до королевы. Ну и что мне делать с моими любвеобильными отпрысками?
Моя собственная любвеобильность хотя бы принесла мне два титула. А вот что могли получить они, кроме скандальной репутации, было не очень понятно. Похоть должна служить какой-то цели; похоть следует использовать как наживку. Надо быть круглым дураком, чтобы не суметь извлечь из нее совсем никакой выгоды.
Королева… Королева умела пользоваться такой наживкой. Всю свою жизнь только этим и занималась. Теперь наживка протухла, но она, казалось, даже не замечала этого, а молодые мужчины при дворе вынуждены были делать вид, что это не так, – писать сонеты о благоуханном ветерке, ласкающем розовые ланиты Дианы, когда в действительности эти самые ланиты давным-давно побледнели и сморщились. Роберту тоже, как и всем прочим, приходилось писать всякий вздор, вроде «Когда Ваше Величество сочтет, что небеса слишком хороши для меня, я не упаду подобно звезде, но исчезну, обратившись в пар в лучах того же солнца, что вознесло меня на такие высоты. Покуда Ваше Величество дозволяет мне говорить „я люблю Вас“, моя удача, как и мои чувства, не знает себе равных». Однако же, когда я принималась высмеивать ее, он ощетинивался и тут же бросался ее защищать. Он разрывался между верой в то, что писал, желанием в это верить и стыдом за то, что ему приходится это делать. Чтобы как-то заглушить гнев и стыд, он тащил в постель молодых женщин. Множество молодых женщин. Я боялась, что он навлек на себя нечто постыдное и теперь страдал от этого. И я говорю вовсе не о его репутации.
Скоро он явится в подпитии, в компании своих дружков из таверны. Им бы растрачивать свою удаль на поле боя, а они заперты при дворе, вынужденные направлять ее в русло ритуальных военных игр, вроде этого турнира, и не имеющие возможности отлучиться дальше чем до городской таверны, потому что ей в любой миг может стукнуть в голову призвать их. В эти сумеречные дни на излете ноября как темнота, так и время пить наступали рано.
Я принялась мерить шагами комнату. Стояла мертвая тишина. Мне оставалось лишь ждать. Я отправилась в свои покои и попыталась читать. Будь у меня компания, я поехала бы в театр. Мне совершенно необходимо было занять чем-то голову, чтобы отвлечься от происходящего вокруг. Ни наведаться к Фрэнсис, ни даже пойти поиграть с внуками меня не тянуло. От них у меня болела голова.
В окно сочился тусклый свет, хотя был уже почти полдень. Я знала, что мой сын вернулся глубокой ночью и теперь спал сном младенца. Фрэнсис с детьми давно встали и куда-то уехали; в любом случае, возвращаясь после очередной эскапады, Роберт обыкновенно ночевал отдельно. В его супружескую опочивальню я бы заходить не стала, но это было совсем другое дело.
Толкнув дверь, я заглянула в темную комнату. До меня донеслось тяжелое дыхание, граничившее с храпом, но все же еще не храп. В воздухе стоял кислый пивной дух, смешанный с запахом влажной шерсти. Пора было его будить. Я отдернула полог, и в нос мне ударила волна пивного и шерстяного смрада, который под пологом был намного сильнее. Роберт сипло что-то промычал и уселся в постели, жадно хватая ртом воздух.
– Так вот он, чудо света, гордость англичан, – процитировала я Эдмунда Спенсера.
– Моя голова… – простонал
