Дар рыбака - Джулия Р. Келли
Но тут Уильям задирает ее ночную рубашку – она собирается складками под поясницей и больно давит на кожу. Но Дороти не подает виду, а Уильям снова принимается себя наглаживать, прислонив набухший клубень к ее ноге. Его руки раздвигают ей ноги, ненароком ущипнув за ляжку; разгоряченный, он тяжело дышит, нависнув над ней и крепко зажмурившись, а затем вонзается ей между ног, прямо в нежную, нетронутую плоть, что рвется и саднит, и Дороти вскрикивает от внезапной боли. Уильям содрогается и погружается глубже. Дороти вся сжимается и деревенеет, стиснув зубы от боли, и Уильям наконец отстраняется, выскальзывает изнутри, и она улавливает новый запах, смешавшийся с солоноватым дуновением моря, запахом крови и ароматом чистого белья, и Дороти догадывается, что это запах жидкости, извергнувшейся из клубня, как у того мужчины, что наглаживал себя в проулке за мясной лавкой.
Позже они бок о бок лежат в темноте, в неловкой близости чужого дыхания и неуклюжего соития. Дороти нарочно замедляет дыхание, делая вид, что засыпает, а сама вспоминает их с Джозефом поцелуй на тропинке позади домов призрения и то, как отозвалась на него всем своим существом. Она выжидает и, прислушиваясь к морскому прибою, подстраивает под него дыхание, пока Уильям наконец не засыпает, а тело его тяжелеет и обмякает под боком. Она с облегчением слезает с постели и отходит смыть кровоподтеки из саднящей ранки между ног из умывального кувшина. Затем на цыпочках спускается по лестнице и выплескивает воду с алыми разводами за домом. После чего возвращается к чуждости общей постели. Она, Дороти, невеста, а теперь уже жена, и обязательств у нее прибавилось.
Наутро она начинает день с того, что разводит в печи огонь и готовит Уильяму завтрак. Радуясь даже привычной рутине. Когда Уильям садится за стол, Дороти видит в его глазах мольбу о прощении, и ей самой ужасно жаль. В обоюдном сожалении они пытаются преодолеть себя, и Дороти с радостью дает ему с собой на работу сверток с хлебом и сыром, а заодно сушеные сладкие яблоки.
Вечером, когда он возвращается, они опять пытаются исполнить супружеский долг. Но из раза в раз ничего не меняется – он отчаянно наглаживает себя, что далеко не всегда помогает, она же без понятия, чем тут помочь. Уильям не держит зла и берет ее за руку; приносит подарки – дикую герань и летние розы, источающие запах надежды.
Но со временем надежда сменяется разочарованием.
Однажды ночью рука ее тянется к разгоревшемуся между ног жару; от одного прикосновения внутри все мучительно сжимается, и Дороти запускает пальцы в солоноватую плоть. Напряжение все нарастает, пока не накрывает ее с головой и волной выбрасывает на берег, и она лежит, с трудом переводя дыхание, с мокрыми пальцами, приоткрыв губы.
И потом наступает кошмарная ночь, когда упоительное напряжение все нарастает, и Дороти, задрав ночную рубашку, взбирается на Уильяма. Она сама наглаживает его плоть, пытается вызвать эрекцию, протолкнуть его внутрь и вопит от бессилия, заметив в его глазах неприкрытый ужас от одного вида волос у нее между ног, ее лоснящихся бедер. Той ночью она засыпает в рыданиях, сгорая от стыда за свой неведомый изъян, а Уильям лежит рядом молча, смирившись с тем, что утешить ее уже нечем.
Больше к этому они не возвращаются.
Агнес
Скотт теперь частенько к ним наведывается. Ради него Агнес лавандовой настойкой не моется. Собирая белье для стирки, она раздумывает над его предложением. Может, в словах отца и была доля правды. Уж он комедию ломать не станет.
Заигрывает он неуклюже, но искренне.
– Мы с тобой, Агнес, – говорит он, следуя за ней по пятам из сада к плите, от стола к очагу, стоит у нее над душой, пока она печет, помешивает и нарезает, – можем создать счастливую семью. Со мной без малышни не останешься. Мы, Макинтоши, плодовитое племя. – И он, ударив себя в грудь, смеется и хватает Агнес за талию.
Но Агнес не улыбается. И поначалу это проще простого. Ее сердце все еще болезненно сжимается, в ноги подкашиваются, и она хватается за стол и закрывает глаза, а в ушах звучит голос Джозефа, снова и снова, в ночь после кейли.
На какой-то отчаянный миг ей даже показалось, что он ждет ее поцелуя. Сразу он не уклонился, но потом мгновенно отшатнулся и отер губы рукой.
– Агнес, что ты творишь?
Джозеф отпрянул, и в ярком свете окон на лице его отчетливо изобразился ужас, и внезапно из женщины Агнес обратилась глупой девчонкой. Она зажмуривается, не желая вспоминать, как ужас на его лице сменился чем-то еще более унизительным – сердечностью.
И даже не сердечностью. Жалостью.
– Агнес, ты заблуждаешься. Я тебе не пара. Твой суженный еще объявится, только имей терпение. Ты мне как младшая сестренка, ты же знаешь. Как родная.
На лице его отражается ужас.
– Если я ненароком дал тебе повод думать иначе…
Но Агнес даже не стала дослушивать и зажала уши.
– Ненавижу тебя! – крикнула она, как самый настоящий ребенок, и тут же бросилась наутек, унося свой позор в темноту ночи.
Вернувшись домой, она сорвала платье с идиотским широченным воротником и бросилась в постель. О чем она только думала? С чего она взяла, что такому мужчине может приглянуться женщина – а на деле совсем еще девчонка – вроде нее?
Щеки у нее пылают от стыда.
Она глубоко вздыхает и, вернувшись мыслями в настоящее, проверяет одежду на дыры, а затем замачивает все в воде. Со Скоттом ей хотя бы не придется строить из себя невесть что. И работник из него прилежный. Да, он любит выпить, но ведь это ей уже не впервой? Может, все не так уж и страшно? В отличие от матери, она на этот шаг пойдет с открытыми глазами.
Дети для нее всегда будут превыше всего, и запугивать она их не позволит, а уж дарить любовь она умеет, любви у нее в сердце через край.
Если и только если она ответит Скотту согласием…
