Далайя - Абай Тынибеков
Она скорбно вздохнула и, задумавшись на мгновение, продолжила дрогнувшим голосом:
– В этом мире всё меньше и меньше остаётся близких мне людей. Вас сейчас там всё больше и больше, – она подняла голову, устремив взгляд в темное бездонное небо.
На её длинных ресницах дрожали тяжёлые капли.
– А я по-прежнему здесь, всё провожаю и провожаю вас туда, – она надолго замолчала, едва сдерживая плач и сильно прикусив нижнюю губу.
Посидев так какое-то время, она поднялась и, готовая развернуться, также тихо произнесла:
– Я так хочу к вам, но мне, похоже, пока нельзя. Думаю, не так много дел осталось здесь и для меня. Вот управлюсь с ними, и мы обязательно встретимся, ведь я не могу покинуть своих людей, живущих в такой дали, не позаботясь об их будущем. К тому же совсем ещё мал наш мальчик.
* * *
Ранним утром на перевале в конце ущелья их встретил дозор. Воины, обрадованные возвращением Далайи, вдруг, увидев чьё-то завёрнутое тело, но ещё не зная, кто завершил свой жизненный путь, молча расступились перед ней и идущим отрядом, внимательно всматриваясь в проходящих мимо людей, пытаясь понять, кто скончался.
Не увидев среди них Русу, они были потрясены.
Один из них, запрыгнув на своего скакуна, обойдя спускающихся в долину людей, помчался в крепость со страшной вестью.
* * *
Свою последнюю ночь покойный Руса провёл в крепости, на родной земле, ставшей когда-то после долгих скитаний и странствий ему и его спутникам добрым приютом. В крепости, где они с Далайей прожили пусть недолгую, порой очень трудную, но счастливую жизнь… В крепости, где на свет появился их сын…
Он лежал на изготовленном для него смертном одре посреди двора, ярко освещённого кострами и факелами.
Надетые поверх белых, искусно сшитых одежд начищенные до сияющего блеска доспехи, когда-то обнаруженные среди грузов в захваченном караване, были его последним земным облачением, одеянием настоящего воина, прожившего славную и достойную жизнь.
Справа от изголовья его ложа сидела Далайя, напротив неё находился сотник Даг, держа на коленях Дантала, дальше восседали Бурчэ, Габу, Дуару, Саваш, Зубар, Кудас, Рупилий, Форкис и ещё несколько воинов и бывших рабов, старших годами.
Остальные стояли вокруг.
Чуть в стороне, за спиной Далайи, замерли Зела и Мире, сжимая в своих ладонях ручонки дочерей. Они беззвучно рыдали, сотрясаясь хрупкими телами. Здесь никто не утешал никого, поскольку горе было общим для всех.
Старый рыжий пёс, медленно обойдя сидящих, прилёг у ног Далайи, гордо подняв голову, высунув алый язык, часто и тяжело дыша.
На рассвете восемь воинов подняли на плечи деревянные носилки с низко свисающей с них ярко-красной тканью, поверх которой покоилось тело Русы.
Сменяя их поочерёдно, остальные воины следовали за Далайей и старшими, спускаясь вниз из крепостных ворот и поворачивая влево, в сторону захоронения Рушти, где также недавно обрели покой покинувший во сне этот мир Бронт, немой египтянин Опрус и ещё двое бывших рабов.
У всех могильных холмов с восточной стороны были воздвигнуты памятные камни.
На днище просторной могилы, аккуратно вырытой и выдолбленной в каменистой земле, в три слоя были постелены тщательно выделанные конские и овечьи шкуры. Ровно посередине опустили носилки с телом. Слева от них, на уровне плеча покойного, положили меч, чуть ниже колчан со стрелами. Справа расположили лук, копьё и плётку. Тяжёлый щит разместили у самых ног, облачённых в простые, но искусно сшитые сакские сапоги, ниже которых находились его седло и конская упряжь. Лёгкий ветерок развевал седые локоны его волос, выступающие из-под железного шлема. Густые серебристые усы и борода были тщательно расчёсаны. По углам захоронения в большом количестве расставили различную посуду с зерном, множеством еды и чистой родниковой водой. Там же возле них были уложены небольшие кожаные мешки, набитые золотыми украшениями и слитками серебра.
Воины, находившиеся внизу и готовые накрыть тело белой тканью, в нерешительности поглядывали на Далайю, стоявшую на самом краю могилы и не сводившую глаз с Русы. Все замерли в ожидании. В какой-то момент она прикрыла веки. Это послужило сигналом для начала погребения. Ткань скрыла под собой и тело Русы, и всё то, что, по мнению людей, должно было пригодиться ему при переходе в другой мир. Далайя не открывала глаз. Стоящий рядом с ней Даг вдруг заметил, как она пошатнулась, и тут же быстро подался к ней, протянув руку, готовый удержать её от падения. Но женщина, слегка откинув голову, всё ещё не поднимая век, отстранила его, отвергнув предложенную помощь едва уловимым движением пальцев.
Ровные, подогнанные одно к одному брёвна уже закрывали верх могилы. Теперь наступила очередь укладывать каменные пласты.
Далайя открыла глаза.
«Не-е-ет!» – словно молния блеснула в её сознании.
Теперь Русы не стало окончательно. Острая боль кольнула в самое сердце женщины. Она пыталась поднять руку и прижать её к груди, но та не подчинилась, словно была чужой. Перед её глазами всё стало медленно расплываться, теряя свои формы и чёткие очертания, и всего лишь через какой-то миг весь мир вокруг неё завертелся, закружился и куда-то стремительно понёсся, не оставляя ей никакой возможности удержать сознание и устоять на ногах. Она запрокинула голову и стала плавно опускаться на землю. Следивший за ней Даг подхватил её на руки, со страхом вглядываясь в её лицо.
* * *
Двое суток Далайя не приходила в себя.
Все в крепости с надеждой поглядывали на выходивших из её покоев Зелу и Мире. Но те, опустив головы, молча проходили по своим делам.
Даг не знал, что ему делать, как поступить, чтобы облегчить участь женщины, и от этого не находил себе места. Его сыновья подносили ему еду, когда он устало опускался за стол под навесом, но он к ней не притрагивался. По ночам сотник не спал, дожидаясь утра, всё больше сидя у стены у входа в строение, поглаживая лохматую голову рыжего, не покидавшего его ни на миг. Никто не решался подходить к нему. Такое происходило не по причине страха, а из понимания старого воина, друга Далайи. Он сильно осунулся и очень заметно постарел, но не сдавался перед навалившимся горем и чувствовал, что не подошло ещё время давать команду о подготовке к новым похоронам. От самой такой мысли он зло отмахивался, словно отгонял какую-то нечисть, вставая и вышагивая по двору,
