Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина
И вот теперь, спустя годы, та лежит открытой на моём столике. Её тонкие, хрупкие листы слегка пожелтели, однако до сих пор хранят слабый, еле уловимый запах духов, коими пользовалась её составительница в то давнее время.
Приведу историю, которую двоюродная бабушка Наталья записала в несколько высокопарном стиле того периода о своей старшей сестре, моей бабушке по матери, Александре.
Как тебе, Тамара, прекрасно известно, мой отец и твой прадед, князь Григорий, был одним из самых выдающихся людей России и признан таковым ещё при жизни. Ведь уже тогда труды по современной истории посвящали десятки вдохновенных страниц той славе, которую он принёс своей стране как сравнимый лишь с великим Суворовым военный гений. Он, будучи ещё совсем молодым во время известной кампании 1812-го года, отличился сильнее других и даже способствовал поражению Бонапарта. С тех пор его никогда не подводили талант и удача, и вехами его жизни стали победы, положенные им к ногам любимой России, – стратегические успехи, проявление личной храбрости на полях сражений, завоевание городов, обширных земель и высокогорий.
Император в знак благодарности – за то, что сии победы во многом украсили величие его правления, – осыпа́л твоего прадеда всеми мыслимыми наградами: орденами, титулами, украшенными драгоценными камнями шпагами, миллионами рублей, дворцами и поместьями, постоянными повышениями в званиях, – и оказывал ему царские почести везде, где тот появлялся на публике.
Воистину, тот был любимцем богов, ведь его семейная жизнь стала столь же счастливой и успешной, как его военная карьера. Когда ему было уже тридцать девять, он обвенчался с княжной Тамарой Дорадзе, юной кавказской красавицей, являвшейся потомком знаменитой грузинской царицы Тамары. Как ты, разумеется, знаешь, именно поэтому и тебя, дитя моё, назвали Тамарой. В этом браке родились три дочери: двойняшки Аннетт и Александра, а чуть позже и я, Наталья.
Отец наш, обожая Александру, баловал её необычайно, поскольку та была столь же прекрасна, сколь невзрачна была её двойняшка, и являлась такой же властной, какой застенчивой и кроткой была другая. К сожалению, он выказывал свои предпочтения так явно, что Александра с раннего детства ни в чём не имела отказа и, осознавая своё на него влияние, изрядно попортила жизнь всем домочадцам.
"Обычная оторва, однако добрая и сердечная", – написала о своей маленькой подопечной её английская няня, мисс Ха́рриет, по возвращении домой в Лондон.
"Ин пети́т фи волюнтэ́р и каприсьёз куа́к бьен белль и парфуа́ шармо́нт1", – записала в своём дневнике мадемуазель Жакье́, французская гувернантка.
И: "Жёли́ ком он кёр, ми тре дифиси́ль, ансипорта́бле мем, мон шер ами́2", – жаловалась на неё твоя прабабушка в конфиденциальном письме своему мужу.
Мать, няня и гувернантка – все они придерживались абсолютно похожего мнения, но всё же сей "невыносимый ребёнок", если вёл себя наилучшим образом, обладал немалым обаянием и чрезвычайно приятными манерами, а потому, несмотря на то, что во многом являлся ходячим ужасом, они нежно его любили, отдавая должное притягательности. Лично я тогда была слишком мала, чтобы выносить хоть какие-то суждения.
В ту пору не существовало "школ юных леди" для этих сестёр-двойняшек, и их образование являлось исключительно домашним. Чтение и письмо на русском, английском и в основном на французском (поскольку он был в России самым модным языком в те годы); чуточку арифметики; поверхностные знания по истории, а также литературе Европы; но больше танцев, пения, рисования и вышивания – вот, собственно, все предметы, что преподавались в классной комнате двойняшек. Бывали ещё уроки игры на фортепиано, хотя и не воспринимавшиеся слишком серьёзно, и юные девы "в четыре руки" исполняли в основном немецкие лидеры и вальсы своими достаточно проворными, пусть и не особенно точными пальцами. Да, они уже считались хорошо образованными юными леди в том возрасте шестнадцатилетия, когда их официально представили в свете и великий Винтерхальтер3 написал их портреты в белых платьях с лазурными лентами и с венками из плюща на миниатюрных блестящих головках. Те портреты лучше всяческих слов показывали невзрачность Аннетт и красоту Александры. Ибо, хотя знаменитый художник, очевидно, старался любезно передать достоинства первой – её густые чёрные волосы, прекрасные руки и плечи, – он не смог, проявив честный подход к делу, изменить её крупный крючковатый нос, широкий рот и мелкие глазки-бусинки. Но всё ж ему удалось подчеркнуть мягкость характера и интеллигентность этого неказистого личика и каким-то таинственным образом сделать его тоже довольно интересным и стоящим внимания.
Рисование же красоты Александры, несомненно, доставляло Винтерхальтеру истинное удовольствие, и тот в полной мере позволил себе отдать должное её огромным чёрным очам, точёному носику и крошечному рту в виде бутончика розы, коим так в те дни восхищались. "Ин буш он кёр4", – так это тогда называлось – полуспесивость-полуулыбка с непередаваемым выражением строптивости, озорства и ребячливой дерзости. Её локоны выглядели необычайно живыми, и в целом лицо создавало впечатление юной девы, что полна жизни и желания беспредельно ею наслаждаться. Это был опасный портрет во многих отношениях, ведь в нём не содержалось каких-либо секретов и он с первого же взгляда показывал слишком многое. Но твой прадед счёл, что художник добился разительного сходства, и повесил сие творение над массивным письменным столом в кабинете, где мог любоваться им сколь душе угодно.
Справедливости ради стоит отметить, что не востребованный им образ Аннетт взяла себе твоя прабабушка, заслуженно разместив его над своим секретером, где, с любовью смотря на него и тихонько вздыхая, бормотала: "Ма повр, повр пети́т5 …" Но её материнская жалость оказалась в итоге
