Расскажу тебе о Севере - Юрий Николаевич Тепляков
Подходим совсем близко. Работает радио. С борта «Адмирала Лазарева» говорит капитан — Федор Терентьевич Садчиков.
— Пока держимся. Затоплены три кочегарки. Вода поступает в четвертую. Под водой кают-компания, все носовые помещения. Команда борется.
Это все. А лед уже готов перебраться через борт. Смотрю в бинокль: туман. Чуть видны пять огней на мостике ледокола. Тишина и чайки равнодушно летают вокруг, будто ничего не случилось, будто нет замолчавшего корабля, нет сейчас внизу кочегаров, что по пояс в воде кидают черный уголь в котлы. А вода прибывает, вода давит переборку соседней, уже затопленной кочегарки. Оглянется парнишка на железную решетку трапа, что убегает наверх. Только разве все бросишь, если рядом, не оглядываясь, кидает и кидает уголек седой стармех. Но хочется, очень хочется парню жить.
Августовский снег разбивается о стекло. Чайки летают в тумане. А кругом тишина. И мало кто в ту минуту знал, что вот здесь, в Арктике, тонет ледокол «Адмирал Лазарев».
На нашем «Ленинграде» вертолёт готов к вылету. Вон и Володя Громов уже в своей неизменной серой лыжной шапочке. Сейчас от его искусства зависит многое. Удастся ли посадить машину на «Лазарев»? Видимости почти никакой, а тут еще корабль уткнулся носом в воду.
Вертолет, шаря прожектором по льдинам, уходит в туман. Все волнуются и ждут.
С Володей улетел на «Лазарев» инженер Юрий Кудрявцев. Корабельный доктор — так называют этого совсем молодого парня в клетчатой ковбойке. Доктор, наверно, единственный человек в Арктике, который не знает за обедом, где он будет ужинать.
А сейчас улетел на «Лазарев». Сойдет на палубу и через пять минут будет знать уже многое. Подумает и отдаст приказ. И сразу уйдут под воду ассистенты доктора — водолазы, огромные улыбчивые ребята.
Точно! Это уже за ними вернулся вертолет. И снова прожектор шарит по льдинам, и снова посадка на корабль, где кочегары внизу, по пояс в воде, кидают в котлы черный уголь. А совсем рядом льется с переборок холодная темная вода.
Ветер норд. Тихо наплывают с севера ледяные поля. Туман проглатывает огни. Зачем-то летают по ночам чайки. И августовский снег красит в белое палубу. В Арктике лето.
…Мне удалось перебраться на «Лазарев» только утром. Вместе с капитаном ледокола «Адмирал Лазарев» Виктором Терентьевичем Садчиковым прыгаем на огромную льдину, прижавшуюся к борту, и уходим далеко от корабля. Оба ищем выгодную точку, чтобы сделать фотографии на память. Правда, в памяти этой, наверно, больше всего сохранится печали.
Мы идем с капитаном рядом. Молчим. Лишь чайки о чем-то кричат над головой, да белое солнце плавает в крохотных пресных озерах, что голубыми стеклами разбросаны по всей льдине. Грустно, конечно, сейчас капитану смотреть на свой корабль. Ведь совсем недавно не было этой тишины, не было этой печали. Еще несколько дней назад, когда вели караван, «Адмирал Лазарев», разбрасывая шлейф дыма и ломая лед, шел впереди. И я сам с вертолета слышал уверенный голос капитана:
— Все отлично. На борту порядок.
А вот теперь иллюминаторы печально уткнулись в воду. Каково смотреть на это капитану, человеку, водившему в атаку сотни людей под Кенигсбергом и не раз, не два побеждавшему здесь, в Арктике. Но внешне он спокоен; лишь курит много и трет глаза, даже когда говорит:
— Чертовски хочется спать. Третьи сутки не снимаю сапоги. Я-то бездельничаю, а каково кочегарам? Пойдите взгляните.
Все на корабле напоминало о недавней борьбе с океаном. Еще стучали красные насосы, еще валялись мешки с цементом. Видно, готовили пластырь на пробоину. И в коридорах еще плескалась вода, и рояль в кают-компании купался в воде. Но уже торопились девушки-уборщицы, собирая разбросанные вещи, и пекарь месил тесто для нового хлеба, и корабельный котенок мирно спал на диване.
Единственную кочегарку, которую отстояли моряки, мне показывал старший механик Всеволод Владимирович Бонишко. Седой высокий и крепкий старик. В Арктике плавает лет тридцать. Слава богу бывал и не в таких авариях. Говорит он солидно:
— Из третьей кочегарки мы выбирались уже вплавь. А четвертую не могли отдать. Нельзя. Самое главное — без паники. Пришлось и самому тряхнуть стариной, — улыбается Всеволод Владимирович, — покидать уголек.
Я протискиваюсь в узкий коридор меж котлами четвертой кочегарки и трогаю холодную переборку, за которой стоит вода. Кое-где она все-таки просачивается и монотонно падает на железный пол, будто отсчитывает время. Но ничего, недолго ей еще осталось теребить нервы. Потом идем к водолазам.
Только что из воды на борт поднялся Алексей Николаевич Болтунов.
— Сейчас отлично. Вот ночью было плохо. Темно, ничего не видать.
Инженер Юрий Кудрявцев так и не уходил из комнаты дежурного штурмана на палубе. Отодвинув чайник и зеленые кружки, он что-то чертит и объясняет водолазам. Увидев нас, говорит:
— Самое интересное под водой. Шесть метров дыра. Суток за трое сделаем.
Инженер, наверно, и сам рад, что чуточку ошибся. Уже на следующий день пробоину закрыл длинный лист железа. Включили насосы. Сотни тонн воды полетели за борт. А через час в иллюминаторы корабля снова заглянул свет мягкого северного дня...
...В вахтенном журнале ледокола «Ленинград» на всю жизнь корабля останется запись: «18 августа, 16-45. Взяли после аварии на буксир ледокол «Адмирал Лазарев». Курс — порт Певек».
Вечером перед входом в бухту прощаемся. Отдаем буксир. И спасенный «Адмирал Лазарев», разбрасывая шлейф дыма, сам идет к причалу. Мы долго смотрим ему вслед и молчим. Я знаю, откуда вдруг нахлынувшая грусть. Ведь «Лазарев» — это история Арктики, молодость многих полярных капитанов. И теперь всем стало понятно: молодость прошла.
А на самом краешке мыса Шелагский горит новая заря. Она зовет нас на восток.
...После аварии с «Лазаревым» лето сразу будто отвернулось от нас. Раньше выходили на палубу в одной рубашке, а теперь дикий холод. В первое же утро — мороз и белое матовое солнце. В иллюминаторе узнаю знакомый Шелагский. Только сейчас серебристый туман прикрыл его черные скалы и рыжие пятна. Скоро на траверзе полярная станция Валькаркай. Моя станция! Беру бинокль. Быстро нахожу маленький дом, под крышей которого провел почти неделю. А вон и озеро, куда ходили с ведрами за водой, радиорубка, где долгими вечерами звали корабли. Берег зовет, будто бросил там что-то родное. А в общем-то так оно и есть: вся жизнь разбросана неделями, месяцами по разным уголкам земли. Попробуй собери ее. Нельзя.
