Венская партия - Иван Иванович Любенко
— Упаси Господь! — приложив ладони к груди, лепетал Андреас. — И в мыслях подобного не было!
— Прощаю тебя лишь потому, что ты признался. А вот соврал бы и понёс бы продавать, так я бы всё равно узнал. И вот тогда бы кара твоя была ужасной! — потряс кулаком инспектор.
— Конечно бы, узнали. Как не узнать, если у вас на каждом углу по стукачу.
— Правильно, мой дорогой, и ты один из них, да? — похлопав по плечу Андреаса, сказал сыщик.
— Зачем спрашивать, если вы и сами это знаете, — обиженно пробубнил Надь.
— Вот то-то же. И потому я всё возьму с собой.
— Дело ваше, господин инспектор, — развёл руками распорядитель пляжа, скосив глаза в пол. — Я человек маленький.
Полицейский поднялся и, глядя в окно, выходящее на море, спросил:
— Послушай, на берегу никто криков не слыхал?
— Думаю, нет. Иначе бы нас окликнули.
— Что ж, получается, если он тонул, то и на помощь никого не звал и молча пошёл на корм рыбам?
— Выходит, так.
— Странно.
— Вот и говорю, что тут не так всё просто, потому я вам и протелефонировал из почты.
— Неужто удар его хватил? Или разрыв сердца?
— Всякое случается.
— И то верно. — Инспектор почесал подбородок и сказал: — Море сейчас тёплое. Утопленники в это время года обычно всплывают часов через двенадцать — двадцать. Ты посматривай. Утром пройдись на лодке вдоль бухты и по бережку прогуляйся. Вдруг волна прибьёт тело к суше.
— Обязательно.
— Как найдёшь труп, сразу дай знать.
— Оповещу вас тотчас же. Не сомневайтесь.
Полицейский повертел головой и спросил возмущённо:
— Кстати, а где Марко? Почему его нет?
— Он домой отпросился. У Марты схватки начались. Родить должна. За ним брат примчался на ослике.
— Пусть завтра с утра ко мне явится.
— В котором часу?
— К восьми. И без опозданий.
— Не сомневайтесь.
— А вещи утопленника заверни мне в газету, — рассовывая по карманам сюртука визитную карточку, заколку и зеркальце, велел полицейский, — с собой заберу.
— Сей момент.
— Надеюсь, к твоим рукам ни одной кроны из портмоне утопленника не прилипло, да? Или обманешь опять?
— Да и как можно, господин инспектор? «Прелюбодейство и воровство — это страшные грехи», — всегда говорит на проповеди наш священник, скосив глаза на пышногрудую жену мясника Прохазки.
— Юродствуешь? Клоуна из себя строишь?
— Ни в коем разе! Я теперь живу по библейским законам.
— Ну да, — усмехнулся полицейский, — божий агнец Андреас Надь. Надо же было додуматься перед закрытием магазина притвориться манекеном, а потом, когда все ушли и потушили свет, обчистить кассу!
— Так это когда было? Я с тех пор чужого ломаного крейцера с дороги не подобрал. Но, говоря по правде, господин старший инспектор, если бы не вы, никто бы меня тогда не отыскал. Можно сказать, ни за что просидел на тюремной диете два года. Ведь даже гульден[6] не успел потратить. Закопал деньги под деревом и домой. Как приличный человек умылся, поужинал и лёг почивать. Солнце ещё не взошло, а вы уже в мою дверь тарабанили. Эх, нет в этой жизни справедливости, — обиженно задвигал носом Андреас.
— Ладно, на этот раз поверю, что ты стал на путь исправления, — проговорил сыщик и вдруг задумался, глядя в пол. Потом поднял голову и спросил: — А какой номер был у той кабинки, где ты нашёл эти дамские штучки?
— Одиннадцатый, кажется.
— Кажется или одиннадцатый?
— Сейчас гляну, — проронил Андреас и открыл книгу аренды кабинок. — Точно: одиннадцатый.
— А фамилия её?
— Хирш.
— Значит, Амелия Хирш?
— Выходит, так.
— Что же это она никого на помощь не позвала, когда этот русский не вернулся?
— Да кто ж её знает, — пожал плечами приказчик.
— Ладно, бывай! — бросил напоследок полицейский, забрал свёрток и вышел.
«Завтра допрошу Марко… А если к утру труп всплывёт, надо будет искать вещи утопленника у местных воришек. Но в любом случае придётся окружному комиссару докладывать, чтобы он протелефонировал в русское посольство в Вене, но это уже дело завтрашнего дня», — садясь в коляску, помыслил инспектор и тронул кучера.
Одноконный экипаж потрусил по мостовой, протянувшейся вдоль набережной. Было слышно, как о каменный берег разбиваются упрямые волны. Горы, прикрывающие залив, в свете поздних сумерек уже соединились с облаками и потеряли очертания, превратившись в тёмное бесформенное пятно, нависшее над южным городом. Трёх-, четырёх-, пяти- и шестиэтажные каменные здания-монстры отражали в окнах свет газовых светильников, а витрины дорогих магазинов уже освещались электрическими лампочками Эдисона. Пахло лавандой, розмарином и хвоей. Из летних ресторанов доносились музыка и заразительный женский смех. Курортный сезон был в самом разгаре.
Глава 3
Поворот судьбы
Пейзажи за приоткрытым вагонным окном поезда Петербург — Варшава — Грáница — Вена менялись медленно и особенного интереса не представляли. На смену каменным домам австрийских крестьян приходили поля пшеницы или тучные стада коров, бредущих по зелёным лугам. Локомотив проносился со скоростью шестьдесят пять вёрст в час, оставляя за собой испачканный угольным дымом кусок голубого неба. Ардашев, выбравший купе первого класса для курящих пассажиров, щёлкнул крышкой серебряного портсигара, пришедшего на смену привычному кожаному портпапиросу, и затянулся сигаретой марки «Экштейн № 5».
Два попутчика сидели напротив. Первым был полный господин с широкими седыми бакенбардами, напоминающими рыбьи хвосты, переходящими в роскошные усы. Он читал газету и попыхивал ореховой трубкой, а второй, его прямая противоположность — худой, как оглобля, молодой человек с редкими усиками, — чувствовал себя неуютно и беспокойно. Он то опускал руки на колени, то скрещивал их, покашливая, то рылся в карманах. Наконец суета бессмысленных движений ему надоела, и вояжёр попытался задремать, но гудок встречного паровоза заставил его вздрогнуть и открыть глаза.
Климу наскучило наблюдать за соседями по купе, и он решил пройти в вагон-ресторан[7] — новинку, вызывающую интерес у всех пассажиров. Лакей предложил меню, но цены были аховые, и Ардашев ограничился яичницей с ветчиной, чашкой кофе и сигаретой, совместив последнее вредное удовольствие с чтением свежих газет, благо европейская пресса была разноязычной.
«Новая прусская газета» напечатала статью некоего господина Альфреда Сарматикуса под провокационным заголовком «Россия в единоборстве с Австро-Германией». Автор разглагольствовал о том, что в случае военного конфликта с Россией последняя заручится поддержкой своего главного союзника — Франции, страстно желающей смыть позорное пятно итогов Франко-прусской войны 1870–1871 годов[8]. «Безусловно, Россия,
