Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

Симпатос, неф В, диалектически синтезирует своих систематических предшественников, отрицая отрицание, снимая противоречие. Эрос примиряет акрос и трофос, что видно уже у пауков. Филос заставляет взаимодействовать охлос и кратос, которые без его политического арбитража скатываются соответственно к анархии и тирании. Религия, точнее, религиозное познание, своей обращенной к человеку стороной скрепляет науку с искусством и обеспечивает цельность человеческого ума. Это мало кто признает, и сейчас мне слишком долго доказывать. Посему в качестве заявки на мыслительное движение примите, пожалуйста, одну мысль Анри Бергсона. Религия, говорит он, есть «защитная реакция природы против разлагающей силы ума»62.

Рискну предположить, что императивы Воли (см. § 151) коррелируют с нашими потребностными вертикалями: фобосом, меносом и симпатосом. В каком-то смысле фобос (неф А) можно рассматривать как императив самосохранения, а менос (неф Б) – как императив саморазвития. При этом, разумеется, не следует понимать, что самосохранение реализуется только в акросе, охлосе и нусе, а саморазвитие – только в трофосе, кратосе и пайдосе. Оба волевых императива действуют во всех без исключения девяти ормологических модусах. Но, скажем, искусство более ориентировано на интеллектуальное саморазвитие, а наука – на познавательное самосохранение; императив саморазвития полнее, интенсивнее, художественнее, если угодно, осуществляется в иерархическом, властном, правовом стремлении, чем в том, что принято называть стадным чувством, национализмом, патриотизмом. Во всяком случае, Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон Бонапарт этими охранительными «чувствами» не отличались, но именно через них творилась и развивалась политическая история мира.

А каким императивом мы можем обозначить наш третий неф, симпатос? У Симонова нет для него кандидата. Но в феакийской музыке уже давно стали слышаться продуктивные для нас мелодии. Вот, так сказать, новейшие: «Вейсман, – пишет Зигмунд Фрейд, – рассматривающий живую субстанцию морфологически, видит в ней две составные части: сому, которой суждено умирать, иными словами – тело… и другую часть, бессмертную, именно зародышевую плазму, которая служит целям сохранения вида, его размножения…»63 (курсив мой. – Ю. В.). «В равной степени необходимо, – замечает Карл Густав Юнг, – чтобы у нас было не только личное текущее сознание, но и надындивидуальное значение, дух которого ощущает историческую непрерывность… для религиозной функции историческая непрерывность является просто-таки необходимостью»64 (курсив мой. – Ю. В.). Не слышите, как смутно просвечивает то, чего я ищу? А бергсоновская полифония, развернутая вокруг его категории «длительности», вам ничего не подсказывает?

Лично я в данный момент могу предложить вам три обозначения: преодоление времени, бессмертие, преображение. Выбирайте, какое вам больше по вкусу. Мне больше нравится «императив преображения». Только преобразившись, мы можем одновременно сохранить себя и развить, то есть диалектически синтезировать наш волевой тезис и антитезис.

В эросе мы одновременно сохраняем и развиваем себя в витальном потомстве, в наших детях, внуках и правнуках, преодолеваем наше ограниченное индивидуальное время и обеспечиваем себе родовое бессмертие.

В филосе-альтруизме мы диалектически примиряем противоборствующие охлос и кратос, безликую социальность и эгоистическую номенклатурность преобразуем в сочувствующую и содействующую дружественность, в которой нет господ и нет подчиненных, а различные индивиды, ролево и ритуально объединяясь, обогащают, а не обедняют свою индивидуальность, трансформируя объединительное «Оно» и разделительное «Я» в личностное «Мы», усиливающее свою личностность по мере возрастания и расширения альтруистической соборности. Без филоса человек истребил бы себя в войнах и законсервировал в иерархических построениях, превратился бы в суперсоциального муравья или в сверхноменклатуризованную крысу. Так, собственно, и происходит в тех человеческих сообществах, которые во имя максимальной сплоченности и тоталитарной ранжированности изгоняют индивидуальную дружбу, личностное сострадание и милосердие. Такие сообщества в человечестве (мы ведь не муравьи и не крысы) долго не живут и политического потомства не оставляют; не они – время, а время их решительно преодолевает и вычеркивает из политической наследственности, социально-ролевой трансляции и транскрипции.

О том, как религиозное познание синтезирует и преображает науку и искусство, я как-нибудь в другой раз постараюсь сказать.

А сейчас подчеркну: некоторым неф В, симпатос, может показаться тоже саморазвитием (как неф Б). Но тут «само» вторично и производно, и развитие переплетено с сохранением, индивидуальная самость приносится в жертву самости более широкой – мои дети, мои друзья, мой Бог; индивидуальная жертвенность ведет к личностному вознаграждению, «Я» превращается в «Сверх-Я» и в трансцендирующее к нуминозному «Ты»; мы не себя развиваем и поэтому развиваемся так, как никогда бы не смогли развиться индивидуалистически, мы добровольно теряем нашу человеческую душу, чтобы обрести душу бессмертную, соборную… «Истинно, истинно говорю вам; если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода»65…

Эрос и филос преображают не только своих «этажных соседей» – они транзитивно порождают или, как говорил Фрейд, сублимируют более высокие ормологические этажи, вернее, оформляют их и дифференцируют их содержание, социальные чердачки превращая в политические анфилады, гностический мезонин преобразуя в лабораторию ученого, в студию художника, в келью мистика и в кабинет философа.

Часть шестая

Предрассветные напевы

§ 179

Вы помните? До того как мы прибыли к феакам, мы побывали на острове Эя, гостили там у волшебницы Цирцеи и слушали напевы ее дев, то есть ученых-эволюционистов (глава 6).

Цирцея, разумеется, прекрасна. Могущественна наука. Но «чем больше она углубляется в жизнь, тем более символическим, относительным, зависящим от случайностей действия становится даваемое ею знание. Поэтому в этой новой области науку должна сопровождать философия, чтобы научная истина дополнилась познанием другого рода, которое можно назвать метафизическим»1.

Это феак предлагает и самый прекрасный из сыновей Алкиноя – Бергсон-Лаодам. Вот и сделаем его главным философским сопровождающим. Автор «Творческой эволюции», Нобелевский лауреат, поборник эволюционной философии, знаток ботаники, биологии, зоологии, психологии и т. п. Найдем ли лучше кандидатуру? Тем паче, что я уже давно стал пользоваться его советами, и вы на это, конечно же, обратили внимание.

А поскольку Анри Бергсон заверяет нас, что эволюционная философия «может быть создана лишь путем коллективных и последовательных усилий многих мыслителей, а также и многих наблюдателей, дополняющих, исправляющих, поддерживающих друг друга»2, давайте его послушаемся и слушать будем не только его, но разрешим другим мыслителям и «наблюдателям» вносить дополнения и уточнения. И сами, разумеется, будем философствовать, то есть антропологически вооружать себя в области «общей теории эволюции».

Глава девятнадцатая

Делосская пальма

Помните? Увидав Навсикаю, Одиссей сравнил ее с пальмой.

«В Делосе только я – там, где алтарь Аполлонов воздвигнут…