Последний шторм войны - Александр Александрович Тамоников
— Но где-то же должен стоять пульт, место для него должно быть подготовлено? — Коган постучал костяшками пальцев по схеме. — Подождите, а вам эта схема ничего не напоминает?
— Конечно, — улыбнулся Маркин. — Она напоминает лист крупномасштабной карты. Есть у вас карта? Найдите! Мне кажется, что это часть берега Севастопольской бухты от Корабельной до Артиллерийской… нет, даже до Карантинной бухты.
— Я сейчас! — Шелестов буквально выбежал из комнаты, чтобы отдать распоряжение найти карту нужного масштаба.
Через двадцать минут оперативники, к большому удивлению местных сотрудников, принялись вынимать из оконной рамы стекло. Его положили на спинки двух стульев, а снизу поставили настольную лампу без абажура. Совместив на стекле карту и схему из тайника, которые просвечивались снизу лампочкой и давали оба изображения, все трое стали рассматривать получившийся результат.
— Ну вот вам и ответ, — облегченно выдохнул Маркин. — Как же я сам не додумался. Лучшего места не придумать, как только использовать старое кладбище. Это же очень просто. Любая могила, точнее, старый склеп дореволюционный, подойдет. И никто там искать не будет. А проложить пару километров кабеля под видом ремонта водопровода или еще чего-то легко. Не обязательно копать глубокую канаву. Можно в железную водопроводную трубу уложить кабель, и тогда он там пролежит годы. Взрывай хоть через год, хоть через пять. Просто нужно принести пульт в склеп, соединить провода, батарею питания и нажать кнопки.
— Теперь понятно, где минировали на побережье, — согласился Шелестов. — Мины на дне не нашли или нашли не везде. А вот на пирсах, там, где грузят на катера боезапас для кораблей и отправляют в бухту к боновым стоянкам, где заправляют танкеры, чтобы перевезти топливо к кораблям, заминировали. А вот этот провод идет к топливохранилищу. Значит, там тоже заминировано?
— Теперь все будет сложнее, — покачал Коган головой. — Теперь диверсанты знают, что мы нашли пульт, схему. Что группа перебита, да еще двое, которые пошли следом, тоже погибли. Карту какой части заминированного участка в городе мы нашли? Половину, третью часть? А может, десятую. Нам надо вскрывать агентуру, найти резидента.
Савченко привели в комнату, где на полу лежали тела шестерых мертвых диверсантов, включая двух, напавших на Буторина уже после боя на дороге. Осмотрев тела и обыскав их, оперативники не нашли ничего, что могло бы помочь им в розыске. Самые обычные вещи в карманах, которые мог носить любой житель города. Носовой платок, спички, папиросы или табак, трубка местного кустарного производства. Даже оружие наполовину было советское, хотя кое у кого были и «шмайсеры», и «парабеллумы».
Маргарита вздохнула, поборов страх, и медленно пошла вдоль ряда выложенных тел. Она смотрела, покачивая головой, но у последнего тела остановилась и долго смотрела на него, сжав тонкие губы. Наконец, Савченко повернулась к Шелестову и указала на труп:
— Вот этот вот все заигрывал со мной тогда еще, когда немцы были. Итальянский офицер он. Остальных не видела раньше, не знаю никого.
— Ну что же. — Сосновский с задумчивым видом потер руки, когда Савченко увели. — Итальянцы еще в городе, а это что-то должно означать. И важно то, что Маркин никого не знает в лицо из этих, и Хофер никого из них не знает. Вообще-то, как следует из полученной нами в последнее время информации, Маркин и Хофер работали в одном направлении, которое по большей части было маскировкой. А важную диверсионную часть подготовки осуществляли другие и при участии итальянских диверсантов.
— Хофер считает, что ему к сорок четвертому году перестали доверять полностью, после того, как абвер передали в СД, — добавил Шелестов. — Ко всем старым работникам абвера было такое отношение. Поэтому его узкая осведомленность выглядит логичной, объяснимой. Только не совсем понятно, зачем этот итальянец, Тито Куарта, подходил к Савченко в сквере, когда она сломала каблук? Он же должен помнить, что она знает его в лицо. Зачем?
— Чтобы узнать, свободна Савченко или за ней ведется наблюдение. И мы красноречиво все сразу показали. Теперь Савченко нам здесь бесполезна для ловли на живца. Только вот для того, чтобы трупы опознавать.
— Нет, Миша, ты все же пессимист, — покачал Шелестов головой. — Мы благодаря этому узнали, что в диверсионном подполье, оставленном здесь, есть итальянцы. Не просто солдаты и офицеры итальянской армии, которые не успели уйти со своими во время нашего наступления в Крыму, а умышленно оставленные. И Ренцо Спинелли, и Тито Куарта — моряки, боевые пловцы из итальянской десятой флотилии спецопераций на воде. На воде, Миша, на воде! И мы не должны распыляться, мы должны четко понимать, что диверсия готовится против флота, а не города. Тем более что людей у них теперь стало меньше. Ты же не думаешь, что враг оставил в городе диверсионную группу в размере нескольких десятков человек?
— Не думаю, — покачал Сосновский головой. — Очевидно, основная группа — итальянские диверсанты. Обеспечение и прикрытие — немцы, плюс русские предатели из бывших полицаев и власовцев. И группа потеряла восьмерых. Теперь они будут очень осторожны и либо «лягут на дно», либо бросятся все взрывать, понимая, что практически разоблачены и советская контрразведка вот-вот их накроет и сможет предотвратить взрывы.
Борис Якуба лежал на кровати, и его серое землистое лицо почти сливалось с серой, сотни раз стиранной и хлорированной наволочкой. Рана заживала плохо, и Якуба боялся заражения крови, боялся смерти, как рассказал лечащий врач. Коган, одетый в форму с майорскими погонами, вошел в палату, осмотрелся, потом, подойдя к распахнутому окну, отодвинул занавеску и выглянул наружу. Якуба со страхом смотрел на этого человека, который вел себя так, как будто в палате никто не лежал, никого здесь не было, пустая палата, а раненый умер, и его унесли в морг.
— Страдаешь, бедолага? — спросил Коган, не поворачиваясь. — Помереть боишься?
— Я… — начал было Якуба, но поперхнулся, закашлялся, и, видимо, этот нездоровый кашель отозвался болью в раненой ноге. — Болит… Очень!
Коган усмехнулся и, повернувшись, стал смотреть на Якубу, заложив руки за спину. Он смотрел и понимающе кивал. И это молчание, эта пауза тяготила предателя, кажется, еще больше. Наконец Коган подошел к кровати,
