Критика платонизма у Аристотеля - Алексей Федорович Лосев

единства в буквальном смысле, – получается, действительно, чисто количественная дедукция. Но все дело заключается тут в том, что Аристотель, как везде, вкладывает в Платоновскую терминологию свои собственные идеи.

Есть ли Платоновское Единое действительно некое количество? Это не только не количество, но, собственно говоря, даже и не форма. Единое – выше сущности и, следовательно, выше формы, выше количества. В платонизме, в особенности в позднем, очень резко различается объединенность множества и неделимая единичность этого множества. Единое же Платона есть не только не объединенность, но даже и не единичность. Это есть единичность идеального и материального, сущего и не-сущего, т.е. абсолютная единичность всего необходимого, возможного и действительного. Считать его количеством никак невозможно. Оно – настолько же количество, насколько и качество, или лучше: оно – неделимая единичность качества и количества, превышающая и всякую отдельную качественность и отдельную количественность.

Поэтому платоновские дедукции из Единого отнюдь не обладают специально количественным характером. Тут выводятся решительно все категории, не только количественные. «Парменид» Платона прекрасно показывает, как из внешнего и количественного, а по существу из принципа, превышающего всякую количественность и качественность, выводятся все вообще основные категории мысли и бытия.

Следовательно, Аристотель и тут продолжает стоять на своей обычной точке зрения: диалектические категории Платона он понимает формально-логически, количественно и арифметически. В частности, неправильно мнение Аристотеля, что у Платона отрицание и отношение выше всех категорий.

Прежде всего, отрицание вовсе даже не есть категория у Платона. Меон – не категория, но – принцип образования категорий. Всякая категория образуется через отграничение от инобытия, т.е. через отрицание и отношение; и поэтому не-сущее, меон – именно принцип образования категорий, а не категория. У Плотина это развито в целую теорию.

Аристотель же считает, что раз отрицание есть нечто, оно есть уже как бы некое качество, т.е. одна из категорий. Тут одна из крайностей и извращений формалистического понимания (или, вернее, непонимания) диалектики.

Этим можно закончить характеристику последнего момента в разбираемом большом аргументе о противоположностях. Что можно сказать об этом втором аргументе о противоположностях в целом?

Аристотель говорит,

· что принцип по самому своему понятию не может быть противоположностью (a),

· что «материальный» принцип у Платона противоречив (b),

· а «формальный» (Единое) вообще не субстанциален (c),

· что оба они зависят от категории отношения и являются не принципами бытия, а лишь его внешним качеством (d),

· что вечное вообще не может содержать в себе противоположность (e) и

· что, наконец, и принципы и все зависящее от них отдельные категории обладают чисто количественным характером (f).

Моменты a) и e), очевидно, объединяются: принцип, как нечто вечное, есть нечто самостоятельное и не от чего не зависящее, и потому он не зависит и ни от чего противоположного. Затем говорится о них более частно: они d) внешне-качественны и f) чисто количественны. Наконец, о каждом в отдельности: b) один противоречив, а c) другой несубстанциален.

Объединяющей идеей всей этой аргументации является то, что Аристотель понимает Единое и материальный принцип – буквально: Единое для него просто количественная единица, а материя, меон – просто одно из качеств, т.е. одна из категорий. Отсюда ясным делается и Аристотелевское возражение: надо брать не одну категорию (Единое), но все категории, и только тогда будет достигнута полнота в описании принципов.

Итак, второй аргумент о принципах гласит так: принципы не противоположны между собой, и все, существенное для противоположности, вторично, а не принципно.

17. Продолжение.

3)

Третий аргумент о принципах касается чисел и притом в самой общей форме. Более детально принципная природа чисел будет рассмотрена у Аристотеля в дальнейшем шестом и седьмом аргументах. В этом отрывке 2, 1090a 2 – 3, 1091a 12 не содержится никаких новых интересных аргументов, которых бы мы не встречали в предыдущем изложении. Интересно только то, что числа здесь рассматриваются именно как принципы; и в этом новизна данного отрывка.

а) Те, кто учит об идеях и считает число идеей, знает подлинное основание своей веры в идеальные числа. Но что делать тому, кто является противником учения об идеях? У него нет никаких оснований верить в такие числа, тем более, что обычные числа одинаково применимы решительно ко всем предметам опыта (1090a 2 – 15).

Мало этих оснований, собственно говоря, и у всех других. «Идеалисты» существенно связаны с своими «идеями», и недопустимость этих последних ведет к опровержению и идеальных чисел как принципов. Пифагорейцы, отождествившие вещи и числа, тоже ошиблись, принявши свойства за субстанцию. Погрешают и те, кто признает существование только математических чисел: раз существует действительно только математическое число, то оно одно, как таковое, еще не уполномочивает на признание за ним вещественно-метафизической реальности.

Отпадает и аргумент о невозможности знания без самостоятельных математических величин, потому что для знания достаточно признавать потенциальное общее, а самостоятельность чисел даже разрушила бы знание, ибо получилось бы, что принципы вещей – вне самих вещей. Пифагорейцы, признающие телесную природу числа, не подпадают под это обвинение, но они виновны в другом: они конструируют физическое из нефизического.

Далее, отпадает аргумент и об отнесенности аксиом к предмету не-физическому, так как тут в свою очередь поднимается новый вопрос: как же это нефизическое, предмет мысли и математики, связано с реально-физическими вещами. Наконец, нелепо признавать за субстанции пределы геометрических фигур, так как границы эти неотделимы от самих фигур, и они необходимо чувственны (2, 1090a 2 – 3, 1090b 13).

b) Погрешают иные, в особенности те, кто идеи отрицает, а признает в качестве наивысших принципов только математические числа, еще и в том, что они раскалывают сущее на ряд самостоятельных разорванных сфер. У них числа – сами по себе, геометрические величины – сами по себе, душа или чувственное тело – само по себе. Природа вовсе не страдает таким эпизодическим характером, наподобие плохой трагедии, как это думают данные философы. Но если и признавать идеи, все равно учение о математическом числе как принципе – уязвимо, потому что число это продолжает быть оторванным от чувственности, и кто-то еще должен привести его в реальное движение. Какой же это «принцип»? (1090b 13 – 32).

c) Плохо рассуждают и те, кто расчленяет идеальное и математическое число. Именно, Платон учит, что математическое число находится посредине между идеальным и чувственным. Но как это понимать? Если оно – посредине и в то же время, как всякое число, происходит из Большого-и-Малого, то это, по-видимому, другое Большое-и-Малое, не то, из которого происходят идеальные числа. Явно, что получается больше принципов, чем утверждалось вначале. И Единое