Холодное пламя - Мари Милас
– Такой добрый шериф, – ворчу я, когда мы идем по коридору к палате Томаса.
Никого из моей сумасшедшей семьи на горизонте не наблюдается, что странно…
– Если тебе интересно, то я узнал, что Дейзи приехала, чтобы вступить в наследство своей бабушки.
– Неинтересно.
– Она уезжает через пару дней.
– Попутного ей ветра.
Я рад, что она не останется в городе. Такие люди, как бы ты не старался от них отгородиться, забыть, жить дальше, все равно излучают свою токсичность в радиусе нескольких миль. Так что хорошо, что это не будет касаться моей семьи, и вызывать нервный тик у моей девушки.
Перед тем как зайти к брату, я сворачиваю в другой коридор, ведущий к Гарри.
Говорю Нилу, чтобы он меня не ждал и следую в палату. Не знаю почему, но я задерживаю дыхание, прежде чем открыть дверь. Я еще не видел Гарри, но со слов папы знаю, что он выглядит намного хуже, чем Томас.
И это правда.
От количества трубок, подключенных к Гарри даже самого стойкого человека, может бросить в дрожь. Я подхожу ближе и протяжно выдыхаю.
– Ну привет… Я надеюсь, ты меня слышишь, потому что ты выглядишь как дерьмо и тебе срочно нужно что-то с этим сделать, – обращаюсь к его лицу, которое, слава богу, не сильно пострадало от огня, но все опухшее из-за синяков, рваных ран на брови, губе и переносице.
Со слов врача, у него большой ожог на спине и плече, немного затронута шея, но в остальном все достаточно сносно. Если можно употребить такое слово к человеку в коме.
– Наверное, это странно – разговаривать с тобой, когда ты не можешь ответить. Ведь у тебя всегда есть какая-нибудь тупая шутка на уме. – Я откашливаюсь, потирая грудь, которая болит так, словно мне переломали ребра. – Так вот, Гарри, не затягивай этот отвратительный прикол с комой, просыпайся. Это приказ. Мы все тебя ждем.
Я смотрю на него еще пару мгновений, затем поправляю одеяло, хотя оно и так ровно лежит.
– Три единицы одно сердце, – грубо шепчу я. – Ты не можешь умереть.
Я быстро выхожу из палаты, вытирая скупую мужскую слезу и надеясь, что мои слова дойдут до адресата. Снова иду по этим бесконечным коридорам, пропитанным противным больничным запахом, и мечтаю уже наконец-то обнять свою девушку. Потому что каким бы сильным ни был мужчина, иногда ему тоже хочется в тихую гавань, где его обнимут нежные руки. Где он вдохнет родной аромат бабл-гама и на мгновение почувствует себя лучше. Если я и готов показать перед кем-то свою слабость, то это Лили Маршалл. Потому что она примет меня любым. Слабым, сильным, злым, добрым, угрюмым, веселым, обиженным, до ужаса ворчливым и просто невыносимым.
Наверное, это всегда меня в ней и очаровывало. Лили могла улыбаться мне, когда я был холоднее вод, омывающих Антарктиду. Она никогда не требовала от меня быть тем, кем я не являюсь. Принимала любой мой заскок и вредный комментарий.
А что больше всего покорило мое сердце, когда она целовала меня в аэропорту: я думал, что не смогу дать ей… всего. Ни шикарной жизни в Лондоне, ни модных бутиков и других вещей, но это было самым большим заблуждением века, ведь… Ей ничего не нужно. Ей просто нужен я. Обычный парень из маленького городка Монтаны.
Я захожу в палату к Томасу, и меня встречает ультразвук, который лишил бы слуха любое теплокровное существо.
– Почему вы, черт возьми, такие громкие? – ворчу я, проталкиваясь через количество людей, сравнимое с населением Китая.
Тут собрались все наши семьи: моя, Нила и Лолы. Я давно подумываю, что мы должны носить одну фамилию, ведь следуем друг за другом, как миньоны за Грю8.
– Великий и ужасный вернулся, смех отменяется, – ворчит Мия, когда я отодвигаю ее, чтобы встать у кровати Томаса.
Он в сознании и смотрит на всех максимально уставшим взглядом.
– Они сведут меня с ума, – шепчет он.
Я киваю.
– Могу представить. Как ты?
– Как человек, на которого рухнул амбар, когда он спасал проклятую козу.
Уголки моих губ трогает легкая улыбка.
– Радует, что не только я считаю ее исчадием ада.
Нил бьет меня в плечо. Его мама ругается и говорит, чтобы мы не разводили драку в больнице.
– Не трогай мою козу. – Потом он указывает на Томаса. – К тебе ноль претензий только потому, что ради неё ты рисковал жизнью.
Взгляд Томаса становится таким печальным, что может погрузить всех присутствующих в депрессию.
– Это сделал не я, – тихо говорит он.
Я смотрю на родителей, и они кивают, давая понять, что Томас в курсе состояния Гарри.
– Послушай, – я сжимаю его плечо, – не смей винить себя. Ты не хуже, чем я знаешь, что наша работа не совсем… нормальная? К сожалению, у нас нет стопроцентной гарантии, что мы вернемся целыми и невредимыми с вызова.
– Но все возвращались, когда ты был главным. – Он стискивает челюсть, злясь на самого себя.
Черт, не знаю, что говорить.
Весь день в моей голове крутилась речь, которую я хотел сказать брату, но сейчас, смотря в его глаза, полные вины и ненависти к самому себе, у меня просто нет слов.
– Тогда тебе стоит винить меня, потому что именно я оставил свою команду в трудный момент.
Он качает головой.
– Ты не знал.
– Как и ты не знал, как остановить Гарри, который является адреналиновым наркоманом. Ты поступил, как настоящий капитан, пойдя за ним. И я горжусь тобой. Мы все гордимся. Ведь если бы ты не помог ему, то, может быть, у него вообще не осталось бы никаких шансов на жизнь.
Томас закрывает глаза, быстро вытирая с щек слезы. Родители никогда не говорили нам, что плакать стыдно. Папа наоборот всегда гордился тем, что смог вырастить мужчин, способных проявлять эмоции. Если я, все же, более сдержан, то Томас всегда, как открытая книга. И в этом его сила.
Он как золотистый ретривер, который пытается оставаться серьезным, но его всегда выдает вечно виляющий хвост.
– Он выживет. Я когда-то врал тебе?
Боже, сейчас я буквально заключаю сделку с дьяволом, давая такие обещания, но мне нужно, чтобы мой брат поверил в это.
Гарри, если ты, кусок идиота, не очнешься, я тебя убью. Вот такой вот парадокс.
– Нет, – откликается Томас. – Лучше бы тебе не врать и сейчас.
Я вздыхаю и
