Сделка - Лисса Джонс
И просто строить его заново.
Просыпаться по утрам под лучами южного солнца. Собственными руками не бить сонно по кнопкам клавиатуры ноутбука, а проверять, просохла ли штукатурка. В уровень ли выведены углы. Без сотни звонков за день, без десятков сообщений «Клиенты хотят внести правки в задание», без очередного «Нужно разработать новый сеттинг для игры, но у нас нет даже концепта, вы же можете со слов?».
А еще… Еще хочется сказать вслух одну важную вещь.
– Кир вышел. Видимо, давно.
– Уверен?
Сигарета тлеет. Бычок летит под подошву ботинка.
– Да. Кай с ним спутался. И я сам машину видел.
– Кай-Кай… Эх… Так и не повзрослел, значит. – Вздыхая, Иван Сергеевич тяжело кашляет. А откашлявшись, продолжает: – Ты тогда все правильно сделал. Не переживай.
– Да что вы? Если б сделал правильно, галереи не было бы. А все остальное – оправдания для бедных. Хотел же все закончить до его выхода, но, как оказалось, опоздал на пару лет. Внезапный сюрприз.
Сюрприз, мать его.
– А сейчас что хочешь?
– У меня в кармане пригласительные от Агнессы на нужный мне ужин. – Голос звучит холодно и отстраненно. Спокойно и бесстрастно. – Заполучить покупателя – дело техники. Обратный билет тоже куплен. Контракт в Берлине до июня. Визу в Штаты оформляю. Приглашение перевестись руководителем в главный офис поступило еще три месяца назад.
И все это строго по плану. Все складывается так, как хотел.
Хотел. Но не хочу сейчас.
Вот что бывает, когда в дело вмешиваются чувства. Карусель желаний разгоняется до бешенной скорости. Жизнь решает, что ей необходима ломка до основания. До крошева.
Но не на любом фундаменте после можно что-то построить.
– А ты так и не ответил на вопрос. Америка, машина стоимостью в хорошенькую квартиру. Виктор Александрович… Этот твой… – Художник опять вздыхает и посильнее запахивает пиджачок. – Я уж и не понимаю, кто ты. Точно не Витя. Александр Бестужев в тебе, видать, возродился.
– Продавец высокотехнологичного дерьма. Владелец проклятой галереи, которую сжечь впору. Вот кто я. – Плевки, а не слова, вылетают изо рта.
Злость вперемешку с горечью – просто вкус дрянных Евграфьевских сигарет.
– Привычки поменял. Страны. Себя. А ты сам-то хоть счастлив, Виктор Александрович? Оно-то знаешь как… Нам все твердят и твердят, что такие вот как ты – самые счастливые… Пример детям. А оно так-то? На деле?
И в тишине засыпающего крошечного города, в тишине – ведь ответ от меня так и не последовал – голос художника звучит приговором.
– Вот что тебе скажу. Отец твой и я – одного поля ягоды. Разве что он умел зарабатывать работой, а я работой только жить умел. И по девкам кутить мог. Муз все искал. Но кончим мы одинаково. Может, это у всех у нас судьба такая. Может – нет. Я все нагуляться не мог… Сашка все идеальную девицу найти не мог… От Настасьи вон так и не добился той самой… идеальности, понимаешь ли. И ты хочешь так же?
– Иван Сергеевич, давайте не будем.
– Нет-нет. Ты уж меня послушай. Не хочешь, да? А ты уже… уже летишь за нами. Ты сам себя похоронил. Похоронил в этой своей вине, злости, обиде, боли… Заупокойную в храме отстоял. Без поминок ушел. И что? Каково оно? Теперь к самому себе возвращаться-то?
И тишина.
Молчаливая. Нерушимая. Страшная тишина.
У меня нет ответов на вопросы. Но они и не нужны Ивану Сергеевичу. Они нужны только мне. Так же нужны, как и ключи, которые вкладывает в мою руку старый художник, говоря, что ему пора уж домой: Рокса кормить.
—–♡–
Быстрые шаги. Скрип. Тяжелые ботинки давят на старые доски. Лечу с третьего этажа на второй. В коридорах стремительно темнеет. А я жажду объясниться с ней.
Нет, не так. Больше нет смысла прятаться за фальшиво-удобные мысли. Я жажду не объясниться, а просто быть.
Быть с ней.
Во рту – горько-гвоздичное послевкусие. Я выкурил еще одну сигарету после того, как Евграфьев ушел с крыши. Учитель ушел, а слова так и остались висеть в воздухе дамокловым мечом. Слова. Как много они порой значат. Те, что сказал Евграфьев, что-то во мне пробудили. Из многолетней спячки вырвали. То ли доломали окончательно, то ли починили.
А может, просто все наконец-то сложилось. Может, к этому моменту все и шло?
К возвращению к себе. Именно здесь. В месте, которое уступает галерее-мечте в масштабах, но не уступает в истиной ценности для меня.
Коридор. Прямо. Направо. Еще прямо. Видна открытая дверь в мастерскую. Сердце громыхает в такт шагам.
Василиса, я… Нет.
Я не вернусь в Питер. Это… Нет.
Я должен рассказать про Кира. Галерею. И… И нет.
Сердце колотится. Голова стремительно отключается. Эмоции – оголенные провода, по которым пустили ток. Хочется больше этой девушки. Желание переплетается с совсем уже не эфемерными представлениями о том, что именно мне нужно.
Секс – меньшее, что женщина может дать мужчине. Секс можно купить.
Я хочу разговоров – ее звонкий голос; нежности – ее тонкие пальцы в собственных волосах; споров – ее горящие глаза.
Хочу Василису Никольскую. Всю ее. Не только тело. А ту ее, что вытеснила на хрен пустоту и прошлое. Затмила, перекрыла и раскрасила сентябрь яркими красками.
Хочу видеть ее на кухне в своей футболке. Хочу знать, что ее смешит. Что расстраивает. Хочу спрятать ее от мира, хочу показать мир ей.
Как там говорят? Отпускать всегда страшно? А на месте прошлого образуется пустота? Да хера с два! Отпускать в нужный момент оказалось проще простого! Оказалось, что когда время приходит, то отпускаешь не жалея.
Последний шаг – носок ботинка занесен в блекло-желтый свет, струящийся в коридор из мастерской.
Но шаг так и остается несделанным. Вдох застревает в глотке.
Все донельзя наоборот: я делаю шаг назад – в сгущающуюся тьму коридора. И бесшумно выдыхаю.
Взгляд невидимыми цепями прикован к девушке.
Она медленно идет вдоль шкафов, заваленных хламом. Изящный силуэт и распущенные, достающие до талии локоны омывает мягкий свет от старой люстры, состоящей из десятков ламп в виде свечей, половина из которых не работает. А оттого в мастерской приятный полумрак.
Прямо в этот момент Василиса пленяет взор подобно игривым и капризным
