В тисках тлена - Юрий Борисович Салов

Он встал, подошел к окну. В стекле отражалось его бледное небритое лицо, а за ним — чернота. Он почувствовал, что что-то отпускает его, как паук отпускает ненужную соринку из паутины. Но монета на груди вдруг показалась живой. Она была печатью. Печатью Глухово. Памятью о месте, где живые — лишь временные гости на пиру у мертвых. Игорь отвернулся от окна. До рассвета оставалась долгая, тревожная ночь. Последняя ночь в доме, где даже тишина кричала о невозможном.

Глава 13

Рассвет очередного дня застал деревню в холодной, прозрачной дымке. Воздух пах сырой землей и прелой листвой, но уже без той сладковатой ноты тлена — будто земля, насытившись, на время сомкнула уста. Александр запряг ту же самую лошадь в ту же самую скрипучую телегу. Ни слова не было сказано о вчерашнем дне, о мельнице, о пустоте, которая теперь была втрое больше. Татьяна стояла на крыльце, завернутая в темный платок, лицо — бледное, одутловатое. Она не махала на прощанье. Просто смотрела, как Игорь, с рюкзаком за плечами, садится на жесткие доски телеги рядом с Александром. Бабка Агафья не вышла. Дом остался за их спинами — темный, немой, как надгробие.

Дорога до большака заняла несколько часов. Молчание между ними было плотным, физически ощутимым. Александр сидел сгорбившись, вожжи в его натруженных руках казались инородным предметом. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль, за горизонт тумана, где ничего не было. Только пустота. Игорь чувствовал холодок медной монеты под рубашкой, прижимал к ней ладонь. Каждый скрип колес, каждый всплеск грязи, каждый крик одинокой вороны врывался в тишину, подчеркивая ее. Лес по краям дороги казался теперь не угрожающей стеной, а просто лесом — мокрым, августовским, бездонным. Но Игорь знал, что скрывается в его глубинах. Знание это теперь жило в нем, холодным камнем на груди.

«Буханка», потрепанный микроавтобус цвета грязи, действительно ждал у покосившегося столба с едва читаемой надписью «Ост. Глухово». Александр лишь кивнул в сторону открытой двери. Ни «счастливого пути», ни «не поминай лихом». Просто молчаливый жест: «уходи». Игорь спрыгнул с телеги, почувствовав, как дрогнула земля под ногами. Он оглянулся. Александр уже разворачивал лошадь, спиной к нему и к автобусу. Уезжал обратно. В пустоту. Навстречу своей судьбе.

Дорога в город была мучением другого рода. Тряска, запах дешевого табака и немытых тел, болтовня водителя о ценах на солярку, назойливая музыка из колонок. Игорь прижался лбом к холодному стеклу, глядя на мелькающие за окном поля, перелески, редкие деревеньки. Казалось, весь мир за стеклом — плоская декорация после объемного ужаса Глухово. Монета на груди была единственным реальным напоминанием. Он то закрывал глаза, видя мертвенно-серое лицо за столом, слыша скребущий звук по двери, чувствуя тяжесть взгляда из темноты, то вновь вглядывался в банальный пейзаж, пытаясь убедить себя: это и есть настоящая жизнь.

* * *

Город встретил его грохотом, светом рекламы и запахом выхлопных газов. Квартира показалась чужой, слишком яркой, слишком тихой без шорохов и скрипов старого дома. Он принял долгий душ, смывая с себя пыль глухих дорог и незримую липкую пелену Глухово. Вода была горячей, реальной. Он смотрел на струи, пытаясь смыть и воспоминания. Не вышло. Они въелись глубже грязи. Он надел чистую рубашку. Монета, спрятанная под тканью, легла знакомым холодком на кожу.

* * *

Пыль глухих дорог все еще въелась в поры, а гул города после мертвой тишины Глухово бил по вискам, как молот. Игорь Сорокин стоял перед знакомой дверью Института этнологии, сжимая в кармане холодную медную монету — единственный вещественный след из того мира, где время текло иначе, а мертвецы требовали своего. Он не явился сразу в редакцию под гнев Анатолия Петровича. Ему нужен был якорь. Разум. Человек, который вложит безумие в строгие научные рамки. Профессор Алексей Кириллович Морозов.

Толкнув тяжелую дверь, Игорь вновь окунулся в царство упорядоченного хаоса. Запахи встретили его первыми: вечный дуэт старой бумаги и крепкого чая, с легкой, но стойкой нотой деревянного дыма от профессорской трубки. Воздух был прохладным, спокойным, таким знакомым и таким невероятно далеким от спертой, пропитанной страхом дома Смирновых. Книги по-прежнему стояли ровными рядами на стеллажах, но на столе появились новые аккуратные папки, помеченные бумажками: «Колдовские процессы. Новгородская обл. (перепроверка)», «Поминальные плачи. Современные вариации». В углу, на тяжелой чугунной пепельнице, дымилась трубка с вишневым чубуком — признак недавнего присутствия хозяина.

Сам Алексей Кириллович, в своем неизменном твидовом пиджаке с кожаными заплатками на локтях, возился у высокого шкафа, выдвигая картотечный ящик. Его седая бородка была безупречно подстрижена, очки в тонкой металлической оправе сползли на кончик носа. Услышав шаги, он обернулся. Живые, насмешливые глаза мгновенно оценили гостя: темные круги под глазами, неестественная бледность, заменившая морской загар, застывшая напряженность в плечах, следы грязи на кроссовках, которую не потрудился смыть Игорь.

— Сорокин?! — Голос профессора, обычно звонкий, сейчас звучал приглушенно от удивления. Он прикрыл ящик картотеки с легким стуком. — Ба, какими ветрами? Или медведи в вашем «медвежьем углу» все же оказались не фольклорными? Выглядите… — Он сделал паузу, подбирая точное слово, его взгляд скользнул по фигуре Игоря. — Выглядите так, будто видели самого лешего. И не в лучшем его расположении духа. Присаживайтесь, присаживайтесь! Рассказывайте. Чай будете?

Игорь молча опустился в жесткое кресло напротив стола, отодвинув папку с надписью «Северо-запад. Колдуны. (сомнит.)». Его горло пересохло. Гул города за окном казался фальшивым фоном. Запах ладана и тления из дома Смирновых ощущался им острее, чем запах бумаги и табака здесь.

— Алексей Кириллович, — начал он, хриплым от усталости и невысказанных эмоций голосом. — Вы были правы. И не правы. Одновременно. — Он вытащил руку из кармана, разжал ладонь. На потертой поверхности стола лежала небольшая серебряная монета, тусклая, с почти стершимся изображением какого-то святого. — Это… из Глухово.

Профессор налил чай в две массивные фаянсовые кружки из термоса, поставил одну перед Игорем, другую перед собой. Его движения были неторопливыми, точными. Он внимательно посмотрел на монету, но не взял ее.

— Интересная штучка. Находка? — спросил он, присаживаясь. Его взгляд был острым, аналитическим, лишенным тени того панического страха, что Игорь видел в глазах Смирновых. — Начинайте с начала, Игорь. По порядку. Что вы там нашли, кроме этой монеты и, судя по виду, изрядной порции адреналина?

Игорь начал говорить. Сначала сбивчиво, потом поток слов становился быстрее, горячее. Он описывал гнетущую