Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина

— Не знаю. — Панфилова вдруг тускнеет, и я складываю два и два: ее кинули. Вся честная компания скорее всего давно тусит в другом баре или у кого-нибудь на квартире. А ее забыли. Случайно или намеренно.

Мне следовало бы позлорадствовать, но Панфилова выглядит… жалкой. Лузершей, сказать по правде.

Может быть, после ареста отца ее социальный рейтинг ухнул вниз? Это объяснило бы ее гипотетическую непопулярность среди ровесников.

Впрочем, до неурядиц Панфиловой мне нет никакого дела. Опасаясь столкнуться с пьяными слезами от жалости к самой себе, я спешу перевести тему и заодно проложить еще одну ступеньку в нужном направлении:

— Готова рискнуть при моей поддержке? — Движением головы я указываю на каким-то чудом продолжающий оставаться незанятым барный стул.

Посмотрев на меня с легкой паникой, Панфилова медленно кивает, взволнованно прикусив нижнюю губу. Мне только это и нужно.

Обхватив ее за запястье, я отворачиваюсь и устремляюсь к бару. Физический контакт, пусть и столь минимальный, кажется актом предательства Миши.

От взлетевших пчелиным роем тревожных мыслей я попросту отмахиваюсь. Потом. Я разберусь, как играть с Панфиловой в любовь, когда даже взять ее за руку — противно.

Моя цель сейчас — еще немного ее напоить, а затем расспросить. Мне нужна информация. О самой Панфиловой. О ее папаше и уровне его нынешнего влияния.

Панфилова выболтает мне все, я уж постараюсь.

Вот только… ни черта. Она послушно напивается, словно ей в самом деле есть, что топить в вине — с таким энтузиазмом она глотает алкоголь, — и тем не менее умудряется уходить от наводящих вопросов.

— Я не хочу сегодня об этом говорить, — мямлит она, вскинув на меня шальные глаза. — Семья… Тяжелая тема. Сейчас я сама по себе.

— Конечно. — Я наблюдаю за ее беспечностью с холодной яростью.

Может быть, именно так, набравшись в каком-нибудь клубе, она потом села за руль в тот проклятый день?

Руки сжимаются в кулаки. Напряженные до предела челюсти приходится расслаблять усилием воли и очередным глотком виски. В голове гудит.

Я понимаю, что стоит заканчивать. Допрос не удался, а запас моей выдержки истончается с каждой секундой. Еще немного — и я сам расскажу Панфиловой все и испорчу столь удачно придуманный план мести.

— Нам пора, — произношу я вслух и замечаю с наносной заботой: — У тебя глаза смыкаются.

Удивительно, но Панфилова не возражает. Резво и охотно сползает с высокого стула и сразу же начинает заваливаться набок.

Я ловлю ее за плечи и вынуждено придерживаю на всем пути из бара: идти сама она не может. Оказавшись на улице, мы синхронно останавливаемся.

Понятия не имею, пытается ли протрезветь на морозе кутающаяся в пальто Панфилова или просто ловит вертолеты в ожидании. Мне же нужно продышаться, выстудить внутренности и запереть ненависть внутри еще ненадолго.

Покачивающаяся из сторону в сторону Панфилова сильнее прижимается к моей груди. Мне требуется вся имеющееся выдержка, чтобы не оттолкнуть ее куда подальше с громким ругательством. Будто испытывая мое терпение на прочность, она, потоптавшись на месте, разворачивается.

Теперь мы смотрим друг другу в глаза.

— Я… У меня никогда такого не было… — шепчет она пьяно, продолжая взглядом исследовать мое лицо, а я слушаю ее бред с парализующим нервную систему недоумением. — Чтобы с первого… С первого взгляда… Так… шарахнуло. Вы… Ты!.. Ты очень красивый.

Я недоверчиво смеюсь. Что за идиотская ирония?

— Ты просто перебрала, Альбина, — цежу я сквозь зубы и предпринимаю осторожную попытку увеличить расстояние между нашими телами. Выходит с трудом.

— Не думаю. — В выражении ее лица вдруг проявляются черты знаменитого пьяного упрямства.

Я решаю не спорить. Если она верит в чушь типа любви с первого взгляда, мне же лучше.

Где-то глубоко внутри против моей воли крепнут сомнения. Как будто я собираюсь не мстить убийце собственного брата, а отпинать беззащитного ребенка.

Как она может быть мразью и наивной дурой одновременно? Такая комбинация вообще реальна?

Я дергаю головой. Ну что за бред.

Осталось еще пожалеть ее такую несчастную, потому что никто не хочет с ней дружить. Будь она действительно невинной овцой, кинули бы ее друзья? Сомневаюсь.

— Ты на машине? — Вот и ключевой вопрос.

Мне жизненно важно узнать, позволяет ли она себе садиться за руль пьяной. Наверное, если я услышу положительный ответ, то просто придушу ее на этом самом месте.

— Нет! — отвечает она и следующие ее слова заставляют меня замереть: — Я вообще не вожу.

Не водит? Во мне вспыхивает трусливая надежда: может, все это ошибка? И за рулем была не она?

У Панфилова ведь есть старшая дочь. Рыжая или нет, я без понятия.

— Почему не водишь? — Гулко бьющееся в груди сердце останавливается.

Зря.

— Я… — Панфилова мнется, и по ее нежеланию говорить все обретает кристальную ясность. — Я в аварию попала, как только получила права. И теперь боюсь… водить.

Глава 16

Настоящее

Бусинку выписали из ветеринарной клиники спустя полторы недели лечения. Капельницы, уколы, стационар — шестизначная сумма в чеке почти довела меня до слез. Ничтожно малый остаток на банковской карте и вовсе до сих пор вызывает ужас и панику.

Я пытаюсь воспринимать собственные эмоции рационально. Самой себе раз за разом напоминаю, что вряд ли умру от голода или однажды начну жить на улице: у меня есть работа с пусть небольшим, но все-таки стабильным доходом; не хватит на съем квартиры — значит перееду в комнату. Продам ноутбук или телефон в случае непредвиденно паршивых обстоятельств. Выкручусь. Придумаю что-нибудь, как многие женщины до меня, которым также не повезло потерять с разводом прежнее благосостояние.

Вот только хуже всего — неумолимо явный контраст между моей прошлой жизнью и нынешней. Он-то и бьет по мне раз за разом. Я никак не могу отделаться от ощущения потери: стабильности, возможностей и беззаботности. И от привычки жалеть себя тоже избавиться не могу. Хотя последнее, вероятно, полезно в малых дозах. Я точно видела рилс об этом в акаунте авторитетного психолога.

Среди плюсов: мне не до мыслей о Марке. Я тревожусь о нашем с Бусинкой настоящем, об ее еще не оправившемся здоровье и продолжающемся лечении, о бытовых вопросах и многом другом, что прежде находилось вне зоны моих интересов и обязанностей.

Затянувшийся стресс делает меня рассеянной и