(не)любимая - Ярослава А.

Меня же это начинает утомлять.

— Что вы хотите, Антонина Михайловна? — прямо и довольно грубо спрашиваю я, зарабатывая осуждающий взгляд Павла. — Я же вам все честно сказала в прошлый раз.

Женщина задумывается, а потом говорит:

— Я хочу, чтобы ты ее вытащила. Дарина должна стать нормальным ребенком.

Хотелось бы сказать, что ребенок никому и ничего не должен, но прикусила язык, зная по опыту, что с Михайловной спорить бесполезно.

Да и Павел, судя по его решительному виду, с меня не слезет.

Уж очень ему нужна эта площадка.

— Хорошо. — Соглашаюсь я, еще пока не совсем понимая, на что подписываюсь. — Вы сможете привозить ее мне на выходные?

Тут Антонина Михайловна делается очень милой и приятной женщиной. Разговаривает со мной так уважительно, что диву даешься.

До чего же двуличная особа.

Когда она наконец-то уходит, оставив нас наедине с Павлом, признаюсь, у меня вырывается вздох облегчения. Все же у моей бывшей свекрови невероятно тяжелая аура.

— Все нормально? — Первым нарушает повисшую тишину мужчина.

— Нет, Паша, не нормально, — отвечаю я, не глядя на него.

Начинаю сосредоточенно копаться в документах на столе.

Работа не ждет.

У меня не так уж много времени.

— А что не так-то? — Удивляется он. — Позанимаешься с девочкой, еще и денег заработаешь.

Как у него все просто…

— Денег я от этой женщины не приму. — Сокрушенно качаю головой. — И знаешь, почему? Знаешь, что она уже приходила ко мне?

Судя по нахмуренной физиономии — знает. Сама Антонина Михайловна его просветила.

— Эта женщина — моя бывшая свекровь, а девочка — дочь моего бывшего мужа.

Павел зависает на какое-то время, внимательно всматриваясь в мое искаженное раздражением и недовольством лицо, а после пожимает плечами.

— Ну и что? По-моему, ты делаешь трагедию на пустом месте. Ребенок — есть ребенок. Позанимаешься с ней с полгодика, а потом откажешь в занятиях. Нам самое главное, чтобы они площадку успели построить.

— Паш. — Устало прикрываю глаза. — Если бы для меня это было просто, я бы ее еще в прошлый раз взяла. Понимаешь?

— Оль, не драматизируй. — Успокаивающе хлопает меня по руке. — Ты уже большая девочка.

Именно в этот момент я с горечью четко осознаю, что моя мантра про «стерпится-слюбится» не сработает.

Каменею и медленно, но упорно вытягиваю свою ладонь из под его.

А он, словно и не заметив, с улыбкой спрашивает:

— Я заеду за тобой в выходные? Сходим куда-нибудь.

— Нет. — Безжизненным голосом роняю я.

— Почему?

— Ты, что, не слышал Антонину? Теперь все мои выходные будут заняты. Ты же сам этого хотел. Что тебя теперь не устраивает?!

Под конец мой тихий голос срывается на довольно высокой ноте.

— Ты же не будешь заниматься с девочкой целый день?

— А я этого и не говорила.

Павел, поняв, что больше конструктивного разговора не получится, с укоризной качает головой и ретируется.

Да, я такая бескомпромиссная.

Себя не навязываю и любить не заставляю.

Мне казалось, что он это еще на нашем прошлом свидании понял.

Оказывается, нет.

Домой я сегодня ухожу непозволительно рано.

Накатывает какая-то нездоровая апатия, и я, собравшись, выхожу из здания еще при свете зимнего дневного солнца.

По дороге заглядываю в магазин и покупаю большой шоколадный рулет. Обычно не ем сладкое, а тут что-то захотелось.

Дома тихо и холодно.

Потирая озябшие руки, прибавляю температуру в котле и ставлю чайник. На автомате ищу таблетки от головной боли, потому что она уже стала просто невыносимой. Достаю аптечку и понимаю, что, увы, они закончились. Придется обойтись успокаивающим чаем, массажем и надеждой на здоровый, крепкий сон. Мне нужно выспаться и набраться сил.

Сегодня пятница, а значит, уже завтра ко мне приведут Дарину.

Анализируя свое собственное поведение, прихожу к выводу, что вполне могла бы отказаться от ребенка. Ощущение, что в момент принятия этого тяжелого решения мною руководил не здравый смысл, а что-то другое.

Завариваю себе чай, разрезаю рулет и, едва успеваю положить на тарелку, как слышу какой-то шум на улице.

Испуганно сжавшись, выглядываю в окно — на соседнем участке что-то явно происходит. Напряженно вглядываюсь сквозь уже сгустившиеся сумерки и решаю на всякий случай отпустить с цепи Бурана. Мало ли…

Накидываю домашний пуховик и выхожу на порог.

Буран встречает меня щенячьим поскуливанием.

Отцепляю его, а сама через забор поглядываю.

— Ну, здравствуй, соседка! — Раздается внезапно за спиной, и я, подпрыгнув от неожиданности, оборачиваюсь.

— Максим? — Таращусь на высокую мужскую фигуру в рабочем комбинезоне.

— А что не похож? — Ухмыляется он.

— Ты что так подкрадываешься? — С укоризной гляжу на него. — Я испугалась.

— Честно, не хотел пугать. Так… Заглянул по-соседски.

— Так это ты на участке гремишь?

— Ага. Разбираю строительный мусор. Вот. — Показывает окровавленную руку. — Порезался. Надеялся попросить у тебя пластырь и перекись.

— Конечно. Проходи! Кажется, тут обычным пластырем не обойтись.

Мы вместе заходим в дом.

Максим уже, чувствуя себя почти как дома, раздевается, пристраивает форменную куртку на вешалку и, разувшись, идет на кухню. Он и сам знает, где у меня аптечка.

— Поможешь? — спрашивает он. — Левой рукой капец как неудобно.

— Конечно. — Киваю и подхожу к нему ближе. — Садись.

Он послушно приземляется на табурет, а я, со всей серьезностью, берусь за обработку его раны.

— Глубокий порез. — Морщусь я. — Может, в больницу?

— Ой, изыди! — ругается Макс. — Придумала — больницу!

Кто-то не любит больницы? Мне это даже не удивительно. Мой покойный отец, как и большинство мужчин, тоже не любил больницы. Пошел, только когда совсем приспичило, но, как оказалось, уже было поздно.

— Понятно…

Тщательно промываю перекисью рану, накладываю тугую повязку, а Максим, между тем, сокрушенно