Работа над ролью - Константин Сергеевич Станиславский

костюмированными артистами, появился веселый, оживленный Творцов вместе с каким-то господином. Все сразу поняли, что это Ремеслов, поскольку одет был с иголочки. Все атрибуты хорошего актерского гардероба были налицо. Великолепная булавка с жемчугом, очевидно, поднесенная в бенефис, золотая розетка в петлице, от которой в карман визитки спускалась цепь со связкой всевозможных брелоков, – тоже подношения от публики. Часы в кожаном браслете, монокль и золотое пенсне на тонких золотых цепочках, много колец (тоже, очевидно, от публики), цветной полосатый плюшевый жилет, модная визитка, лаковые башмаки, какие носят при фраке, рыжие толстые перчатки и шляпа-котелок в левой руке. Полный, рыхлый, ниже среднего роста, с жирным лицом и щеками, с пухлыми губами, с толстыми ногами; белокурый, с прилизанными по-модному волосами, с рыжеватыми усами, коротко подстриженными и сверху подбритыми. Более любезный, чем нужно, с высшими, более официальный и сдержанный, чем следовало бы, с низшими. Вся его фигура носила отпечаток дурного тона провинциального бомонда. Судя по торжественному виду Ремеслова, мы ждали от него вступительного слова, но это было бы некстати при простоте нравов кулис. Я думаю, что Ремеслов почувствовал это, и потому разбил приготовленную речь на отдельные реплики, которые пустил в оборот, так сказать, не оптом, а в розницу для приветствия отдельных уважаемых лиц. Я слышал, как он среди любезностей и комплиментов говорил премьеру: «Я чувствую себя путешественником, пристающим к тихой пристани обетованной земли». Другому актеру он сказал, что пристает к маяку настоящего искусства. При разговоре с третьим он называл нас, артистов театра, свободными детьми свободного искусства, а самого Творцова красным солнышком русского театра.

Вся эта литературщина отзывала заученной речью.

Вообще дурной тон Ремеслова произвел плохое впечатление на нас. Мы недоумевали, как сам Творцов, такой тонкий и чуткий человек, не замечает его безвкусицы.

Скоро мы узнали Ремеслова не только с дурной, но и с хорошей стороны. Он оказался энергичным работником и превосходным администратором. Благодаря ему в первые три дня его службы вопрос о постановке «Горе от ума» окончательно выяснился, и нас уже вызывали в театр на первое собрание.

Было бы бесцельно устраивать чтение самой пьесы, которую мы знаем наизусть с гимназической скамьи. «Горе от ума» – наша давнишняя знакомая, родная, поэтому сразу была назначена первая беседа о пьесе с приглашенными гостями – друзьями театра и знаменитостью. Таким «генералом на свадьбе» явился профессор А., известный знаток Грибоедова. Собрался весь театр ин корпоре не только артисты, но и служащие, заведующие частями, некоторые рабочие, портные, техники и прочие. Общее оживление, радостные лица…

Опытная рука нового режиссера-администратора сказалась во всем: и в устройстве фойе, предназначенного для бесед, и в расстановке мебели, и в убранстве большого стола для заседаний, и во всем строе и распорядке беседы. Артисты сразу почувствовали опытную руку и подчинились Ремеслову. Они быстро сбежались на звонок, расселись в порядке по местам. Главный режиссер Творцов занял председательское место, члены дирекции расположились около него, водворилась торжественная пауза. Наконец Творцов встал и обратился к собравшимся с вступительным словом:

– Сегодня у нас большой праздник: к нам пожаловал один из самых дорогих для нашего артистического сердца гостей – наш Александр Сергеевич Грибоедов.

Гром аплодисментов приветствовал любимца.

– С ним прибыл его близкий друг – Александр Андреич Чацкий (аплодисменты), шалунья Лиза (аплодисменты), сам Павел Афанасьевич Фамусов с дочерью, с секретарем, со всей родней, с Анфисой Ниловной Хлёстовой, Тугоуховскими, разными бедными родственниками, со всеми знакомыми: Репетиловым, Загорецким, турком или греком «на ножках журавлиных»…

За аплодисментами и приветствиями, встречавшими каждое из действующих лиц «Горя от ума», не было слышно дальнейшего перечисления имен прибывших. Казалось, что все они высыпали из дорожных карет и теперь здоровались с артистами среди общей радости встречающих.

– Принимайте же дорогих гостей, – продолжал оратор, когда стих гул, – несите им побольше подарков: цветов вашего артистического творчества. Пусть каждый возьмет под свою опеку одного из дорогих гостей, пусть он заботится о нем! Не важно, какое место суждено этому лицу занимать в нашем творческом шествии: первое или последнее, когда в пасхальную ночь идешь в крестном ходе, не все ли равно, что ты несешь самую большую хоругвь или маленькую восковую свечу, лишь бы участвовать в общем торжестве. У нас не должно быть ни больших, ни малых ролей, ни премьеров, ни статистов. Пусть живут во всех нас только человеческие сердца обитателей старой грибоедовской Москвы. Если кого-нибудь автор обделил словами, сочиняйте их сами и живите ими в народных сценах, на последнем плане, за кулисами. Нет слов – живите молча, одними чувствами, общайтесь взглядами, излучениями вашей творческой воли. Не все ли равно – лишь бы создавать художественные образы и вместе со всеми нами жить «миллионом терзаний» Грибоедова и тем счастьем, которое несет нам «Горе от ума».

Оглушительные рукоплескания покрыли последние фразы речи оратора.

Слово предоставляется приглашенному профессору, которого приветствует Творцов. Профессора встретили не шумными, но почтительными аплодисментами, все присутствующие актеры встали.

– Благодарю театр и его артистов, – начал профессор, – за честь и радость, которые они мне оказывают, делая меня участником своей новой работы и сегодняшнего торжества. Мне, посвятившему много лет жизни изучению великого поэта, особенно радостно видеть ваш энтузиазм, ощущать ваш творческий запал и предвкушать прекрасные сценические создания, которые вы нам готовите.

Профессор говорил около двух часов, чрезвычайно интересно и красиво. Начав с биографии Грибоедова, он перешел к истории создания «Горе от ума», к подробному разбору сохранившихся рукописей, потом к изучению последнего текста пьесы, цитировал наизусть многие стихи, не вошедшие в издание, оценивал их… Далее лектор вспомнил наиболее важных комментаторов и критиков пьесы, разобрал противоречия, которые у них встречаются.

В заключение он прочел и передал главному режиссеру целый реестр названий критических статей о прежнем исполнении пьесы с пометками, где, в каких изданиях, музеях и библиотеках можно найти и прочесть каждую из предлагаемых статей. Он закончил лекцию любезной и элегантной фразой, в которой и на будущее время отдавал себя в распоряжение театра.

Оратору долго и горячо аплодировали. Артисты обступили его, жали ему руки, благодарили его и говорили, перебивая друг друга:

– Спасибо! Спасибо! Вы дали нам так много! Благодарим вас! Вы сказали так много важного! Вы очень, очень помогли нам! Чтобы собрать весь этот материал, пришлось бы годами сидеть в музеях, искать книги, перечитывать, для того чтобы на тысячах страниц отметить две-три важных для нас строки!

Да и не найти, не собрать всего материала! Вы за каких-то два часа объяснили нам всю литературу о Грибоедове, исчерпали все библиотеки, все книги…