Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак
Но в общей совокупности впечатления, выносимые из всех этих противоречивых суждений, все-таки удручающие: запутанность кажется безнадежной. И трудно осуждать того, кто после нескольких попыток разобраться махнет на все рукой. Он, может быть, еще прибавит, что в сущности это праздные вопросы. Какое нам дело до истории, до личности, жившей девятнадцать веков тому назад? Наши идеалы должны быть современны, было бы странно и тщетно стараться выкапывать их из древних рукописей! Кто так рассуждает, тот и прав, и не прав. Всем нашим существом и нашим достоянием — в высшем смысле — мы обязаны истории и прошлому, но, конечно, только тому, что имело последствия и не перестало действовать до сего дня. Достигнуть ясных познаний в этом отношении — это задача не одного только историка, но всякого, желающего сознательно воспринять богатство и силы того, что добыто человечеством. А что сюда относится и Евангелие и что оно ничем не может быть заменено, об этом говорили не раз самые выдающиеся мыслители. «Сколько бы ни росла умственная культура, как бы ни расширялся человеческий разум — выше того величия и того нравственного совершенства, которое запечатлено в Евангелии, ему не подняться». В этих словах Гете после многих попыток и неустанной работы над собой выразил результат своих нравственных и исторических изысканий. Если бы в нас не говорило собственное желание, то уж из-за свидетельства этого человека стоило бы предаться серьезному размышлению о том, что ему представлялось столь ценным; и если, в противоположность его признанию, сегодня громче и увереннее раздаются голоса, возвещающие о том, что христианская религия отжила свой век, — то пусть это нам будет побуждением к тщательному ознакомлению с нею, хотя ей уже собираются выдать свидетельство о смерти.
На деле же эта религия и усердие к ней ныне живее прежнего. В похвалу нашему времени мы должны сказать, что оно серьезно занялось вопросом о сущности и ценности христианства и что ныне его более ищут и оно более востребовано, чем 30 лет тому назад. Во всех этих попытках и экспериментах, в странных и несуразных ответах, в карикатурах и в хаотической путанице и даже в ненависти — чувствуются настоящая жизнь и серьезная борьба. Но мы не должны воображать, что эта борьба завязалась впервые, что мы первые, низвергнув держащуюся на авторитете религию, стремимся к истинно освобождающей и самобытной, причем само собою всплывает много неясного и полуистинного; 62 года тому назад Карлейль писал: «В эти смутные времена, когда изгнанный из всех почти церквей религиозный принцип ютится в сердцах добрых людей, стремясь и готовясь к новому откровению, или бездомный как дух без тела, ищет земной организации — в такое переходное время он часто облекается в очень странные формы суеверия и фанатизма. Высшие порывы человеческой природы на время лишены показателя, но все же они остаются неразрушимыми и неустанно деятельными и незримо работают в великой хаотической глубине. Так возникают секта за сектой и церковь за церковью, и они расплываются вновь в новой метаморфозе».
Кто знает наше время, тот скажет, что эти слова как будто написаны сегодня. Но в этих лекциях мы будем рассуждать не о религиозном принципе и его эволюции, а постараемся ответить на более скромный, но не менее насущный вопрос: что такое христианство? Чем оно было и чем стало? Мы надеемся, что решение этого вопроса само собою бросит свет и на тот, более широкий: что такое религия и чем она должна быть для нас? А религия для нас — это христианская религия, так как остальные не проникают нам в глубь души.
Что такое христианство? — Мы постараемся здесь ответить на этот вопрос в исключительно историческом смысле, т. е. при посредстве исторических наук и жизненного опыта, приобретенного из пережитой истории. Этим исключается апологетическое и религиозно-философское изложение. Позвольте мне сказать об этом несколько слов.
Апологетика занимает в богословии свое неоспоримое место, и ей дана великая и достойная задача доказать право на существование христианской религии и осветить ее значение для нравственной и духовной жизни. Но эту задачу не следует смешивать с чисто историческим вопросом о сущности этой религии; этим только можно лишить историческое исследование всякого доверия. Кроме того, у нас нет настоящего великого образца для той апологетики, в которой мы нуждаемся ныне. Если не считать некоторых попыток более здравого отношения к делу, можно сказать, что вся эта дисциплина находится в плачевном состоянии: она для себя не выяснила хорошенько, что ей защищать, и она не уверена в своих средствах. При этом она часто ведется недостойным и навязчивым образом. Думая услужить религии, она расхваливает ее как продажный товар или как универсальное средство от недугов общества. И снова она хватается за всякую мишуру, обвешивает ею религию и, стараясь представить ее прекрасной и необходимой, только лишает ее величия и в лучшем случае только доказывает, что она по своей безвредности допустима. Наконец, она не может отказаться от соблазна ухватиться мимоходом за какую-нибудь только что появившуюся церковную программу с тем, чтобы заодно «доказать» и ее, — так как при невзыскательности ее построений прибавка и убыль объектов доказательства не особенно ощутимы. Какой она причинила вред этими приемами, как этот вред разъедающе действует и до сих пор — этого и выразить нельзя! Нет, христианская религия — это нечто великое, простое и направленное на один только пункт: на вечную жизнь среди движения времени, в силе и пред очами Бога. Она не может служить нравственной или социальной панацеей для сохранения или исправления всевозможных форм жизни. Уже и тот унижает ее, кто первым делом спрашивает о том, что она совершила для культуры и прогресса человечества, и соответственно этому определяет ее ценность. Гете сказал однажды: «Человечество все идет вперед, а человек остается все тем же». Так вот к человеку обращается религия, к человеку, который среди круговорота и прогресса вещей остается неизменным. Поэтому христианская апологетика должна знать, что она имеет дело с религией
