Проснись и обернись - Алексей Андреевич Корнелюк
Евангелие от Матфея, Глава 9, стих 29: “По вере вашей да будет вам”, – как бы невзначай добавил Фобетор. Всё же давно сказано, но слишком просто, правда?
Каждое его слово, как кувалда, ударяющая точно в темечко, вбивало полученную информацию не на уровне поверхностных знаний, а глубже, через чувства. Я вдруг всем телом стал видеть, слышать, ощущать всеми органами чувств те два барьера, которые всю мою жизнь сковывали меня по рукам и ногам.
Сковывали душу, заперев амбиции в маленькую клетку.
Только я решил поблагодарить, как Фобетор меня опередил и сказал:
– Пришло время оплаты.
Глава 31
Видя в зрачках Фобетора своё перекошенное от ужаса лицо, я хотел крикнуть “НЕТ”.
Но было уже поздно: из лёгких выкачали весь воздух, и рот лишь беззвучно открывался.
В ушах завыл ветер, растрепав волосы. Картинка циркового шатра растаяла, как шоколад на солнцепёке.
Вместо этого я оказался в крохотной комнатушке.
Деревянная рама малюсенького окна пропускала сквозняк, из-за чего в комнате стоял вой от ветра.
Холодно.. Я выдохнул облачко пара и принялся растирать ладони… Что-то не так: руки, покрытые морщинами, кожа… Я поднёс ладони к глазам.
Кожа почти прозрачна, зеленоватые венки набухли и торчат, как корневища дерева.
Руки задрожали, а вместе с ними и я.
Что со мной? Я дёрнулся и сбил локтем стакан с прикроватной тумбочки.
Он разбился с грохотом, и ледяная вода затекла под ноги, впитавшись в носок из шерсти с грубым начёсом.
Накидка с колен скатилась на пол, и, резко потянувшись за ней, я взвыл от боли.
Потеряв равновесие, я мешком свалился с кресла.
В ладонь впился крупный осколок от стакана, острая боль жаром прошла по руке… Пытаюсь встать, тело дрожит и не слушается, кровавое пятно вокруг пореза становится всё больше.
Почему я не чувствую ног… В глазах от бессилия собираются слёзы. Я пытаюсь позвать на помощь, но из груди вырывается лишь приглушённый стон.
Через окно всё так же врывается вой, и, сделав ещё одну попытку, я обессиленно падаю в лужу холодной воды и собственной крови.
По щеке текут слёзы, грудь сдавливает, и, хватая ртом воздух, я тянусь к батарее, которая так близко и в то же время далеко.
Нечем дышать, на глаза опускается пелена.. И, хрипя пересохшим горлом, я опускаю руку и затихаю.
Глаз приоткрывается, и я чувствую странную лёгкость, как если бы я расстегнул пуговицу, туго стягивавшую горло, и задышал полной грудью.
Встав, я развернулся и увидел сидевшего на стуле возле двери молодого человека.
– Не против, если я закурю?
Не дождавшись ответа, он залез во внутренний карман строгого костюма и, достав сигаретку, два раза хлопнул ей о ладонь, и только потом, зажав между губ, закурил.
Пламя огня озарило его лицо, странное, тёмное, отпугивающее и в то же время красивое… На него хотелось смотреть, как на сварку, но при этом глаза сами опускались вниз.
– Готов отправиться в последний путь, старик? – Сказал он.
– Не понимаю, о чём ты… Когда я посмотрел на него, он приподнял брови и ткнул пальцем на пол… Проследовав взглядом по направлению пальца, я увидел дряхлое, скукоженное от старости тело.
Переводя взгляд с тела на парня, я чувствовал, как с каждой невыносимой секундой к горлу подступает тошнота.
– Давай только без драмы. Вещички брать нельзя. Встали и пошли, быстрее начнём – быстрее закончим, – заключил он таким голосом, будто мы говорим о погоде за окном.
От лёгкости не осталось и следа. Конечности налились свинцом, заполняя сознание правдой. Я умер.
– Конечно, ты умер, старик. Пустив в меня колечко дыма, он сложил ногу на ногу и продолжил:
– Если бы ты не умер, меня бы тут не было. Ну и уныло у тебя.
Сплюнув на пол, он спрятал чёлку за уши.
Я оглядел ещё раз комнату, и на глаза попали те детали, на которые я до этого не обратил внимания. Под заправленной кроватью торчал наполовину полный горшок.
На тумбочке разбросана гора таблеток.
– Ну что, готов? Время не резиновое, – подначивал парень.
– Но я.. я.. не хочу умирать.
– Ну если ты не заметил, ты уже умер, плак-плак.
Стряхнув пепел на пол, он подался вперёд и ледяным тоном закончил:
– Да и не жил ты вовсе, скорее так.. существовал, как комнатное растение.
Последние силы покинули меня. Мне стало так горько, что я попытался закрыть уши руками, но слова этого наглеца отлично долетали до меня.
– Ты постоянно откладывал жизнь на потом, занимался работой ради денег и совсем не радовался мелочам.
– Прекрати… – Взмолился я.
– Ты блуждал, как живой мертвец, задолго до своего сердечного приступа. Ты зомби, кожаный мешок, который по ошибке родили.
– Замолчи, прошу…
– Ты отребье, которое почему-то скулит и плачет от того, что жизнь подошла к концу.
– ЗАКРОЙ РОТ! – Заорал я.
Тяжело дыша, я вскочил и устремил на него полные ярости глаза.
– Ууу… Мы характер показываем. У букашки есть чувства, боюсь-боюсь.
Зажав выкуренный до основания бычок между средним и большим пальцами, парень запустил в меня огненным окурком.
Прокручиваясь в воздухе, как в замедленной съёмке, бычок сделал ещё один разворот и ярким тлеющим угольком воткнулся мне в грудь.
Я заорал от боли. Руки не слушались, а бычок, как кинутый в масло сыр, медленно впивался в кожу.
Достав до сердца, он ярким пламенем опалил все внутренности, аорту, вены, капилляры. Невыносимый жар волной прокатился от сердца к краешкам пальцев.
Я не кричал, я сам был криком.
Я не бился в ужасе, я сам был частью ужаса.
И наконец, когда всё прекратилось, я снова оказался в цирковом шатре, взмокший от пота, потрёпанный и надломленный, униженный и раздавленный.
Глава 32
Губы подрагивали, сердце учащённо билось. Не выдержав, я схватил сено и с ором стал раскидывать его, бить ногами, кидать куда глаза глядят.
Хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы стереть из памяти недавнее событие.
Только вот как бы я ни старался, образ этого парня стоял перед глазами: его ухмылка, дьявольский огонёк во взгляде и такое надменное отношение…
Обхватив костяшки кулака зубами, я замер, а затем завопил во всё горло, выплёвывая всю злость и желчь.
Сено всё ещё летало в воздухе и мягко опускалось на шею, лоб, глаза… Выплюнув изо рта палочку, я привстал.
