Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте
Однако же взятие власти Гитлером интерпретировалось как триумф нового немецкого национализма большинством иностранных газет и тогда, когда много места отводилось сообщениям о преследованиях евреев. Так, авторы из "Манчестер Гардиан" боялись и ненавидели прежде всего "юнкеров и реакционеров", а вот в Гитлере усматривали попросту орудие этих людей; автор же "Тайме" не верил, что Гитлер переиграет своих союзников на манер Муссолини, ибо у него якобы не было "из ряда вон выходящих способностей" итальянского диктатора. 18 Французы также опасались рейхсвера или кронпринца гораздо больше, нежели Гитлера, которого нередко пренебрежительно сравнивали с генералом Буланже. ' Итак, в Англии и Франции левые и правые соглашались между собой в том, что в Гитлере они не видят по существу ничего нового, но считали, что им предстоит конфронтация с реакционером или милитаристом вроде тех, с которыми столь жестоко пришлось сражаться в мировую войну. Лишь "Дейли Мейл" лорда Ротермира воспринимала Гитлера, в первую очередь, как антикоммуниста, а в октябре она отвела в высшей степени выдающемуся автору, а именно – премьеру военных лет Ллойд Джорджу, место для тезиса о том, что если Гитлер потерпит фиаско, неизбежно придет коммунизм.20 Сравнения с русской революцией были достаточно редки, однако при обсуждении "Коричневой книги о поджоге рейхстага и гитлеровском терроре" газета "Берлингске тиденде" 8 сентября высказала замечание, что там, где коммунисты захватили власть, творится намного больше ужасного.21 Еще более редкими были замечания о том, что Гитлер не является настоящим антикоммунистом и в столь же малой степени – консерватором. Итак, хотя тревога была значительной и высказывались разнообразнейшие мнения, всё же ни одна из зарубежных газет не интерпретировала захват власти Гитлером как событие, которому предстояло возыметь всемирно-исторические последствия.
С Гитлером и национал-социализмом весьма поверхностно обходились не только современники. Самая имманентная тенденция науки спустя более чем полвека может привести к столь же поверхностному результату. Чем тщательнее исследовались отдельные процессы, непосредственно предшествовавшие захвату власти или следовавшие за ним, тем неотчетливее или условнее становился их задний план и тем большее место отводилось абсолютно субъективным оценкам авторов. Тот, кто стремится рассматривать политические процессы в их повседневном протекании и во всей их сложности, с легкостью склоняется к тому, чтобы считать несущественными идеологические высказывания, с которыми он сталкивается лишь от случая к случаю, – а тот, кто изучал Германа Геринга прежде всего с точки зрения его наркомании, вероятно, отделывался от его утверждения, что революционеры 1918 года "растоптали сердце" ему и ему подобным, как от сентиментальной фразы. Знаток парламентской политики может объявить коммунистов смутьянами, которые лишь иногда обращали на себя внимание шумными сценами и нереалистическими предложениями. Поставивший в центр своих интересов пакт между Гитлером и Сталиным, возможно, усмотрит в речи Гитлера от 2 марта неискренние и демагогические подстрекательства. Но время от времени научно мыслящие умы должны начинать борьбу против этой имманентной тенденции науки, тенденции к непрерывно прогрессирующей специализации, сколь бы велик ни был риск. Если разнообразные высказывания Гитлера в период захвата им власти и различные тенденции национал-социалистского движения выстроить в иерархическом порядке: центральное и попросту маргинальное, подлинные импульсы и вспомогательные тактические средства, более глубокие и менее глубоки мотивы, если такие затасканные понятия, как буржуазный (bUrgerlich) должны обрести выветрившийся из них смысл, то требуется долгий ретроспективный взгляд, и взгляд этот должен достигать не только мировой войны и ноябрьской революции в Германии, но определенно и с характерными деталями -русской революции, на которую так часто ссылались и Гитлер, и "Фёлькише Беобахтер", и многочисленные партийные вожди. Лишь тогда можно будет с наглядностью понять, в какой степени захват власти национал-социалистами стал заключительной точкой, заключительной точкой Веймарского периода, к которому в 1933 году едва ли кто-нибудь хотел возвращаться, и насколько он мог быть также и прелюдией к бурным переворотам в мировой истории, хотя даже умнейшие из современников считали его всего лишь эпизодом.
II. Ретроспективный взгляд на 1917-1932 годы: коммунисты, национал-социалисты, Советская Россия
1. Крушение Российской Империи и воля к мировой революции: Февральская революция и захват власти большевиками в 1917 году
Революция военного поражения, к которой, как на словах, так и в действиях, постоянно обращались национал-социалисты, произошла в России на полтора года раньше, чем в Германии, в марте 1917 года, но это был более продолжительный и болезненный процесс, поскольку она не исходила, как из предпосылки, из окончательного поражения, а, скорее всего, впрямую препятствовала ему. Захват власти большевиками в ноябре означал, с одной стороны, продолжение и завершение этого процесса, но он был также началом контрдвижения, направленного на разложение власти и целостности огромной империи, которое должно было проявиться в ближайшей перспективе. Большевики, однако, понимали "Октябрьскую революцию"' как исполнение и осуществление чаяний, которыми руководствовались, правда, не политики, а скорее широкие массы солдат и народа еще во время Февральской революции, а именно тоски по миру, социальной справедливости и свободе. Таким образом, отношение захвата власти к народной революции было амбивалентным, в то время как приход к власти национал-социалистов в Германии не мог иметь никакого отношение к значительно далее отстоящей по времени революции военного поражения, кроме негативного.
8 марта 1917 года в Петрограде, где к тому времени уже несколько дней бастовали важнейшие заводы, вследствие недостатка продовольствия развернулись демонстрации протеста, к которым стремительно присоединялись новые массы народа, и каковые с каждым днем становились
