Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

из этого получилось – наиболее явным образом показала в 1940 и 1941 гг. реакция духовенства и мирян на умерщвление душевнобольных. Партия считала, что она вынуждена дать установку на такие действия, а среди членов церкви ширилась убежденность в том, что такая Германия не вправе побеждать в войне. Поэтому партийные функционеры, со своей стороны, могли утверждать, что политический католицизм, по-видимому, ставит на поражение Германии.21 Глубокая неудовлетворенность Гитлера правосудием представляла собой известный факт. Но сомнения возникали даже в том, с достаточной ли эффективностью, как ее понимал Гитлер, действовало и могло действовать гестапо, значительная часть сотрудников которого служила в уголовной полиции в Веймарскую эпоху. А, к примеру, в рейхсминистерстве гражданской авиации служил обер-лейтенант Гарро Шульце-Бойзен, внук гроссадми-рала Тирпица; на свадьбе Шульце-Бойзена в качестве свидетеля присутствовал Геринг собственной персоной. До 1933 года Шульце-Бойзен был национал-революционером и издавал журнал "Гегнер", "Противник", в котором он и его товарищи равно вели полемику и против "косности Запада", и против "американского отчуждения", подобно тому, как это делал молодой Георг Лукач до перехода к марксизму. После захвата власти нацистами его жестоко избили люди из СА, и некоторое время спустя он вступил в контакт с советским торговым представительством. Гестапо ничего обо всем этом не знало или же неправильно соединяло разрозненные сведения. Столь же мало знало оно и о докторе Рихарде Зорге, который стал убежденным коммунистом еще в годы Первой мировой войны, а потом публиковал статьи в коммунистических журналах. Из-за неосведомленности гестапо он сумел вступить в НСДАП и стать доверенным лицом немецкого посла в Токио. Не надо забывать и о частном секторе экономики, где многочисленные противники Гитлера находили относительно безопасное убежище.

Гитлер пришел к власти в стране европейского социального типа, добиваясь в публичных выступлениях одобрения обширных прослоек народа и нерешительной поддержки ведущего слоя. Потому-то он и оказался способным осуществить политическую революцию, аналог которой до сих пор имелся лишь в Италии. После этого он сумел арестовать ведущие группы своих врагов и подчинить друзей собственной воле; он смог подвергнуть дискриминации немногочисленную и мнимо чужеродную часть народа и унифицировать (gleichschalten) культуру. Однако, несмотря на это, по социальной структуре немецкое общество в существенных чертах не изменилось. Хотя Гитлер и был "самодержцем", он все-таки не мог провести в мирное время грандиозных мероприятий по физическому истреблению, направленных против могущественных и важных слоев или классов народа, хотя бы потому, что до 1939 года Германский рейх – вопреки всей воле к изменениям и аншлюсу, давшему ему еще 10 миллионов человек – несомненно считался частью Европы и не встречал ярко выраженной вражды со стороны других правительств. Поэтому в бесчисленных местах, и даже в некоторых из важнейших учреждений германского общества, имелись лишь потенциальные точки сопротивления, и если к концу 1940 года надежды на скорое заключение мира иссякли и распространилось глубокое безволие в отношении перспективы длительной войны, то все-таки эта Германия вовсе не напоминала воск в руках Гитлера.

В противоположность этому, большевики захватили власть в момент поражения к катастрофы, и в самой своей идеологии черпали убеждение в том, что их предназначение – очистить землю от всяческой грязи и мусора, считавшихся ими неизбежными явлениями, сопровождающими капиталистическую систему. Большевики вели и хотели вести гражданскую войну, хотя у них были другие и гораздо более многочисленные враги, чем это было записано у них в теории; и во время гражданской войны, как и впоследствии, они уничтожали крупные классы, прослойки и группы, а в конце концов – даже сотни тысяч членов собственной партии. Около 1930 года они встретились с сопротивлением, которое было куда более всеохватывающим, но уже и куда более беспомощным и менее организованным, чем многочисленные попытки сопротивления в Германии в 1935 году. В 1940 году по всем человеческим меркам для сопротивления Сталину уже не существовало даже самых скромных организационных "зацепок". Куда распространеннее было тупое смирение почти что целого народа, странным образом контрастировавшее с уверенностью некоторых партийных и армейских кругов в том, что Красная армия превосходит все армии мира и вскоре одержит окончательную победу над взаимно ослабляющими друг друга противниками.

Пока большевистская система могла заниматься лишь внутренней политикой, она требовала несравненно ббльших жертв, чем национал-социалистская, и очевидно, большевистские деятели не знали угрызений совести и фактически построили систему планового хозяйства, являвшуюся подлинной альтернативой рыночной системе, до сих пор считавшейся единственной современной; а вот национал-социалисты пошли по "третьему пути", каковой представлялся одним из их противников слишком уж капиталистическим или бесплановым, а другим – как раз чересчур социалистическим или административным. О том, что в рядах коммунистической партии или ЧК были какие-то протесты по поводу чрезмерной жестокости при борьбе с врагами, ничего неизвестно (если не считать возражений против мер открытого произвола), и в эти рамки совершенно не вписывается сообщение о том, что однажды на банкете в Кремле подвыпивший Дзержинский умолял присутствовавших расстрелять его за пролитые им потоки крови. " Напротив того, почти в каждом донесении Гиммлера вплоть до первого года войны нельзя не услышать оттенка неуверенности, наигранной жестокости и извинения. В мирное время большевики вели борьбу со своими внешнеполитическими врагами куда более резко и с куда более закоренелой и подлинной верой, чем национал-социалисты. Но и те и другие, вероятно, могли действовать, как они действовали, лишь потому, что исторические ситуации в их странах весьма отличались друг от друга. Сами типы сопротивления, с которым они сталкивались и которое надо причислить к структурным признакам режимов, были теснейшим образом сопряжены со структурой каждого из обществ. Но если оба режима по-разному относились к войне и к межгосударственным конфликтам, то реалии истребления могли бы основополагающим образом измениться после вступления этих режимов в войну, и тем более – в большую. Однако же, прежде чем нашей темой станет эта война, мы должны бросить взгляд еще на один их структурный признак, на мобилизацию, каковую оба режима стремились осуществить в первую очередь и во всем и которая при каждом из режимов все-таки исходила из совершенно различных предпосылок и носила несходный характер.

8. Тотальная мобилизация

Всеохватывающая мобилизация с полным основанием считается наиболее обобщающим структурным признаком, по которому совпадают между собой все государства с тоталитарными порядками. Но не следует забывать, что известный способ мобилизации причислялся и к основным признакам либерального общественного типа, который до начала Первой мировой войны, как правило, считали современным. Он находился в противоречии к традиционному или статическому обществу, где сельское хозяйство представляло собой отрасль производства,