Переводы Н. М. Карамзина как культурный универсум - Ольга Бодовна Кафанова
Кроме переводов из «Бустана» Саади в «Пантеоне» есть и две «Арабские оды». По тематике они антиномичны и соответствуют установке Карамзина на диалектическое восприятие противоположных идей. В первой оде прославляется самообладание и воздержание: «Царствуй в сердце своем, подобно как Государь царствует на троне. Тебе надо образовать склонности, умерять желания побеждать страсти». Таким образом, власть «ума и рассудка» признается «самой лучшей» (II, 33).
Вторая ода, наоборот, является панегириком вину: «Скорее, скорее, друзья мои! Наполняйте чаши вином ароматным: время прекрасно. Лейте вино, которое вливает в нас и ум и красноречие» (II, 34). Карамзин использует метафору, свойственную восточной традиции: «Что милее дочери винограда, когда лицо ее без покрывала?» В примечании Карамзин поясняет: «Так Арабы называют вино» (II, 34). Далее следует описание эстетического совершенства вина, его благотворного воздействия на человека: «Она (т.е. «дочь винограда». – О. К.) ослепляет блеском красоты своей, и в одно мгновение усыпляет заботы» (II, 35).
Можно согласиться с тем, что подготовительным этапом освоения восточной литературы в России, в том числе персидской поэзии Саади был просветительский филориентализм Европы, который повлиял и на отечественные концепции Востока конца XVIII века. В это время речь еще не шла о проникновении элементов восточной поэтики в художественные тексты, не было глубокого интереса к мусульманской философии и ментальности. Но можно отметить внутреннее родство идеализированного Вольтером и Монтескьë ислама и «стремления просветительского религиозного сознания к возможно более очищенному монотеизму как предполагаемой “естественной” форме веры»[350].
Карамзин помещает в «Пантеоне» статью, представляющую просветительскую рефлексию Востока и, возможно, именно Персии. Как бы продолжая тематику «Бустана», он переводит из «Magasin encyclopédique» «восточный анекдот» «Дервиш в глубокомыслии», принадлежащий малоизвестному автору, Л. М. Бланкар-Сет-Фонтену. В нем рассказывается об одном глупом Калифе, который «в безумии своем почитал людей ничтожными рабами, сотворенными для его удовольствия» (I, 133). Урок мудрости ему преподает старец дервиш, которого Калиф встречает на развалинах храма, рассматривающего целый день «что-то круглое». Дервиш обращается к нему со следующими словами: «Величественный Правитель! На восходе зари пришел я в сие тихое безмолвию посвященное место – пришел молиться Всевышнему. Нога моя в пыли, в прахе разрушения наступила на этот череп; я смотрю, и не могу узнать, чей он был: преславного Калифа или подобного мне бедного Дервиша!» (I, 135).
Этот открытый финал без всякого специального назидания становится к этому времени излюбленным приемом Карамзина. Персидский микроцикл в «Пантеоне» кроме поэм Саади и арабских од, просветительского осмысления восточной философии содержит еще важный третий компонент, свидетелствующий об интерес Карамзина к реальному Востоку. Он опубликовал «Новейшее известие о Персии, из путешествия г-на Бошана, Вавилонского генерал-викария».
Пьер Жозеф де Бошан (Beauchamp, 1752–1801), французский дипломат и астроном, в 1781 г. уехал в Азию вместе со своим дядей, назначенным в Вавилон консулом Франции и архиепископом. Позже он отправился в путешествие в Персию, прожил в разных местах этой страны около десяти лет и оставил подробное их описание в 1787 г. Бошан выехал с многочисленным караваном из Багдада и шесть дней добирался до первых гор. Его интересовали культурные и природные достопримечательности. Он отметил, что все описания Персии, сделанные его предшественниками, страдают преувеличениями. Города, через которые он ехал, были все разорены. Бошана поразил неожиданно суровый климат страны. 27 мая они расположились ночевать в «прекрасной долине». «Холод при восходе солнечном был так чувствителен, – сообщал путешественник, – что дети в нашем караване плакали и кричали, а вода вся замерзла; в самое то время Багдадские жители от несносного жара спали на своих террасах. Я удивился еще более, нашедши снег в Казбине 2 июля» (II, 244).
Бошан живописен в описании пустыни: «Славный город Испагань отделяется обширною пустынею от приятных долин, через которых мы ехали. В сей пустыне земля камениста и не производит ничего, кроме терновых кустов <…>. Три дня не слыхал я пения ни одной птицы; везде царствовало глубокое величественное молчание Природы. <…> Испагань подобен Елисейским полям, огражденным мрачными и грозными волнами Стикса» (II, 246–247).
Бошана, как и Карамзина, не оставляет равнодушным поэтическая сторона описания. Он вступает в полемику с Жаном Шарденом (Chardin, 1643–1713), французским путешественником и ученым, известным в особенности своим пребыванием в Персии и на Востоке в конце XVII и начале XVIII вв. По мнению Бошана, Шарден «играл только своим воображением, утверждая, что там звезды не сверкают, а имеют тихое лучезарное сияние». «Не могу умолчать о красоте воздуха в Персии, – говорит он, – кажется, будто небо там гораздо выше, имея совсем другой цвет, нежели в нашей густой европейской атмосфере» (II, 250–251).
Бошан восхищается фонтанами во дворце шаха в Испагани: «В общем можно сказать, что персияне имеют хороший вкус». Он говорит о «новейших искусствах», в которых они преуспевают: «Например, они прекрасно вырабатывают финифть и шлифуют диаманты; делают также очень хорошие зеркала» (II, 266–267). Он любуется архитектурой персидских городов: «Персияне гораздо лучше турок разумеют симметрию и красоту в архитектуре. Через сколько веков узнали мы, наконец, что простота есть истинное украшение? Как трудно было нам оставить готический вкус наших предков? <…> симметрия дворца, площадей и красота светлыми изразцами покрытых башен достойны удивления» (II, 267–268).
Любопытно, что Карамзин тоже считал готическую архитектуру вараварской, о чем писал в «Письмах русского путешественника». Структура травелога Бошана во многом соответствует композиции путевых заметок Карамзина, который не ограничивался только топографическими, геодезическими, культурологическими и искусствоведческими характеристиками, но интересовался также этнографическими сведениями. Его всегда интересовали люди, характеры и нравы. Именно поэтому он подробно воспроизвел соответствующие сведения из путешествия Бошана: «Персияне недаром названы азиатскими французами. Их скорая, живая походка, говорливость, приятный язык, приветливость – удовольствие, с которым говорят они ничего не значащее – гибкость нрава, остроумие, и самый узкий покрой их платья, доказывают сие сходство» (II, 271).
Бошан сравнивает персиян с турками, а затем делает интересное заключение о сходстве в образе жизни «всех восточных народов», довольно однообразном, праздном, скучном. Его вывод: «Восточные народы не знают тех нежных, душевных удовольствий, которые имеют сильное влияние на счастие нравственных существ; не знают красоты стихотворства, живописи, музыки. Хотя языки их весьма удобны к поэзии; хотя в некоторых персидских и арабских стихотворениях есть остроумие, огонь и живость: но теперь на всем востоке не найдете вы может быть ни одного хорошего поэта» (II,
