Развод. Она не твоя - Маргарита Дюжева

На деревянных ногах я подошла ближе к нему:

— Привет.

— Далеко собралась?

— Саш, — я впервые обратилась к нему так. Наверное, это звучало жалко, — прости, но мне действительно надо. Я не могу сидеть, сложа руки, и ничего не делать.

— Можешь и будешь.

Я покачала головой.

— Мне надо в город. Надо найти дочь. Надо…— с каждым словом слезы все сильнее подступали к глазам.

Потому что на каждое мое «надо», в его взгляде появлялось беспощадное «и что дальше?», «что ты можешь сделать?»

И ничего!

Я ничего не могла.

Меня все-таки прорвало. Страх, отчаяние, собственная беспомощность…все это наконец-таки выплеснулось наружу. Я не железная, не бой-баба, которая звенит яйцами громче большинства парнокопытных.

Мне страшно!

Сама не поняв как, я оказалась прижатой к крепкой мужской груди. Сжалась в руках у мужчины, которого практически не знала, и который уже сделал для меня больше чем муж за долгие годы брака, и рыдала во весь голос. Не стесняясь, не скрываясь, умирая от своей боли.

А он качал меня как маленькую, гладил по спине и приговаривал:

— Тише, Маш, тише.

— Арина…

— Мы ее вернем. Тише. Не бойся. Ты не одна.

Я не знаю, сколько мы так простояли. Может пять минут, а может целую вечность.

И я не помню, что было потом

Кажется, меня несли на руках.

Сквозь пелену слез ничего не рассмотреть, собственные ощущения стерлись и истончились.

Мне оставалось только цепляться за чужое тепло, потому что ничего в жизни кроме него не осталось. Все остальное рассыпалось в пыль, обнажив мерзкое лицо реальности, к которой я оказалась не готова.

А ОН был рядом. Успокаивал, шептал какую-то дребедень, гладил по спине и повторял:

— Я тебя не отдам.

И я все-таки поверила.

А потом было пробуждение. Тяжелое, душное, полное надрыва. У меня отчаянно болела голова, и в теле ощущение, будто его всю ночь нещадно пинали.

А в душе… В душе было пусто и даже как-то легко. Будто до этого там сидел нарыв, а сегодня ночью он прорвался и гной выплеснулся наружу.

Стало легче, хотя боль и страх никуда не делись. Просто кроме них появилось что-то еще.

Ощущение того, что я не одна.

В кровати было жарко и немного тяжело, потому что на моей талии лежала чужая расслабленная рука. Слегка приподнявшись, я обернулась, чтобы посмотреть на человека, с которым провела ночь.

И нет. Это был не страстный марафон, не безумная скачка, в которой не осталось ничего кроме плотских желаний, предающих тел и прочей мишуры.

Вообще нет! Не то.

Мы спали в одежде и поверх одеяла. В обнимку.

Но сейчас это было для меня ценнее миллиона смачных поцелуев.

Не знаю как, но он заставил меня поверить. Сломал ту бетонную стену, за которой я уже успела спрятаться от целого мира, убедив себя, что этот мир – сплошное зло, и ничего иного в нем нет и быть не может. Что каждый человек – это злобная тварь, готовая вонзить в тебя когти и разорвать на мелкие ошметки.

Он не дал мне окончательно провалиться в это состояние. Насильно выдернул на поверхность и сказал «дыши».

Стоило мне пошевелиться, как Александр открыл глаза. Рука на моей талии тут же напряглась, в попытке предотвратить возможный побег, но я и не думала убегать.

Вместо этого тихо сказала:

— Привет.

— Привет.

Убедившись, что со мной все в порядке, что не вскочу с кровати и не начну бегать по комнате, выдирая волосы из всех мест, он убрал руку. Потер лицо, зевнул, потом посмотрел на часы:

— Уже десять. Неслабо поспали.

На самом деле он лукавил. Сна было мало. От силы часа четыре. Остальное время он приводил меня в чувство и утешал.

— Ты прости меня за вчерашнее, — виновато произнесла я, — меня просто прорвало.

— Это хорошо, когда прорывает. Поверь, гораздо хуже, когда все держат в себе и доводят до такого состояния, когда уже ничем не помочь и ничего не исправить.

Он говорил о какой-то своей боли. О чем-то личном, потаенном, мучающем его самого.

Я не стала спрашивать, о чем речь, потому что чувствовала – не надо лезть в душу со своим любопытством. Не стоит. Даже у сильных мужчин есть свои болевые точки.

— Ты прав. Спасибо.

— Не благодари. Я сделал то, что был должен.

Я кивнула, принимая его позицию, потом спросила:

— Когда ты понял, что я собираюсь сбежать?

Саша усмехнулся:

— Уверен, что раньше тебя самой.

— Все было так очевидно? Я настолько читаема и предсказуема?

— Не хочу тебя расстраивать, но у тебя разве что неоновая вывеска на лбу не висела. Готовлюсь к побегу.

Я прикрыла лицо руками и простонала:

— Какой позор. Я была уверена, что идеально притворяюсь и вообще актриса из меня великолепная.

— Увы, — он пожал плечами.

— Обещаю потренироваться в актерском мастерстве.

Этой ночью что-то необратимо изменилось в наших отношениях. Мы лежали в одной постели и между нами не было ни стеснения, ни дискомфорта. Этой ночью мы перестали быть друг для друга чужими.

— Ты мне лучше вот что пообещай, актриса, — неожиданно серьезно произнес Александр, — обещай не делать глупостей. Не подставляться. Не устраивать самодеятельность. Обещаешь?

Прежде чем ответить, я тяжело сглотнула:

— Обещаю.

— Я все решу сам, без тебя и твоих подвигов. Ты просто жди. Хорошо?

— Это не так просто, как тебе кажется.

— Мне не кажется. Я знаю, что порой ожидание – это самое сложное. Что хочется куда-то бежать, что-то делать, рвать в клочья. Только ничего кроме очередных ошибок и разрушения это не принесет. Поэтому надо терпеть. И я сейчас не про то всепрощающее унылое терпение, когда позволяешь вытирать об себя ноги и подставляешь вторую щеку, после того как получил оплеуху. Вовсе нет. Я про то терпение, которое ведет к намеченной цели. Месть – блюдо, которое подают холодным.

— Я знаю, но…

— Я верну тебе Арину. Я обещал. Ты главное верь мне. Хорошо?

И я поняла, что действительно верю. Вот так легко, без всяких отговорок.

— Хорошо.

Глава 14

У Семена Абрамова было премерзкое настроение.

И виновата в этом была никто иная, как жена. А еще дебилы, упустившие ее из дурки. Но жена все-таки больше.

Как она вообще умудрилась слезть с койки,