Рассветная мечта - Татьяна Владимировна Голубева

— Мамочка, я хочу вышивать! Я хочу научиться! Пожалуйста, купи мне нитки и иголки! Мне это так нравится!
Наташе даже вспоминать было тяжело, что за этим последовало. Ее родители не делали скидок на возраст. Обливая Наташу холодом суровых взглядов, они вдвоем принялись объяснять ей, что так называемые дамские рукоделия — пустая трата времени и отличное средство для разжижения мозгов. И девочке из интеллигентной семьи неприлично даже упоминать о чем-либо подобном. Ее предназначение — наука. А наука не терпит дамской суеты. Всякие там кружева, подушечки, вышивки, бисер и прочие финтифлюшки — для мещанок, которые обставляют свои квартиры фикусами и канарейками. Это ужасно! Это бездуховно! Это просто недопустимо! Лучше бы она сказки Гофмана почитала, чем болтать всякую ерунду.
Наташа тогда поняла только одно: вышивать ей не придется. И горько плакала ночью, накрыв голову подушкой в простой суровой наволочке. Ей так хотелось красоты, картин с птицами и цветами, подушек с оборочками… а сказки Гофмана она терпеть не могла. Они казались Наташе ужасно страшными и жестокими. И с годами ее мнение о великом сказочнике ничуть не изменилось. Скорее наоборот, стало еще хуже.
Еще Наташе вспоминалось, как спивался отец. Поначалу он изо всех сил старался скрывать свое новое пристрастие и по-прежнему играл с Наташей, читал вместе с ней свои любимые стихи Велимира Хлебникова (которые казались девочке пустым набором слогов), но такое случалось все реже и реже. А потом его выгнали из института, потому что он явился на лекцию в совершенно безобразном виде и студенты подали жалобу в деканат. После этого процесс пошел с катастрофической скоростью. Теперь, будучи взрослой и понимая, что почем на этом свете, Наташа могла только гадать, откуда он добывал деньги на то, чтобы оставаться всегда в одинаковом состоянии: состоянии почти полного беспамятства. Но как-то он умудрялся находить нужные ему суммы.
Дома тогда было очень тяжело, душно, злобно. Конечно, будучи людьми интеллигентными, родители Наташи ни при каких обстоятельствах не позволяли себе кричать или ругаться непотребными словами. Но кому от этого могло стать легче? Страшное напряжение, в котором пребывала мама, ощущалось даже на расстоянии. Наташа, вернувшись из школы и едва переступив порог квартиры, уже знала, дома папа или нет. Его присутствие чувствовалось как близость грозовой тучи, не говоря уже о запахе…
* * *
Иногда звонила Ольга Ивановна, спрашивала, как дела, как настроение, как здоровье. Но Наташе казалось, что старушку на самом деле совершенно не интересует жизнь посторонней девушки и делает она это просто из уважения к памяти подруги по комсомольской стройке. Поэтому отвечала ей сухо и коротко, не видя смысла в разговоре.
В один из таких тоскливых и бессмысленных вечеров Наташа вдруг решила позвонить Алле — той самой Алле, которую в школе считала своей единственной подругой. И с которой ни разу не виделась после выпускного бала. Хоть с кем-то поговорить, кроме Ольги Ивановны. Отыскав в старенькой записной книжке давным-давно забытый номер, Наташа прижала к уху здоровенную черную трубку, тяжелую, холодную — то ли дело в офисе у Вадимыча, там телефонные аппараты совсем другие, легкие, белые, — и долго слушала протяжные гудки. Никто не отвечал, и она уже хотела повесить трубку, но тут в черной массе щелкнуло — и мягкий женский голос произнес:
— Да-да?
Конечно же, это была мама Аллы, Элина Станиславовна. Наташе всегда безумно нравилось это имя — сложное, длинное, красивое…
— Здравствуйте, Элина Станиславовна… Это Наташа Лозанова, мы с Аллой…
— Ну, неужели ты думаешь, что я тебя забыла, Наташенька? — перебила ее удивленная женщина. — Это ты куда-то пропала! А мы всегда тебя помним.
— Да я… ну, так уж сложилось. А Алла…
— Деточка, Алла уехала с мужем на целый год, но теперь уже скоро вернется. В конце мая. А ну, быстро рассказывай, как твои дела? Учишься? Или работаешь? Как бабушка?
— Бабушка умерла…
— Ох… — В голосе Элины Станиславовны послышалось неподдельное сочувствие. — Как же ты теперь? Совсем одна?
— Ничего, справляюсь… Работаю, ну, в общем…
— Наташенька, милая, а как у тебя… ох, извини, я такая бестактная… но все равно. Как у тебя с деньгами?
— Нормально, не беспокойтесь. Хватает. Я просто хотела с Аллой поговорить, школу вспомнить.
— Как только Аллочка вернется, я ей сразу скажу, что ты звонила. У тебя телефон прежний? Живешь там же?
— Да.
— Наташенька, а ты не хочешь перейти на работу к Никите Петровичу? Он бы нашел для тебя хорошее место. А?
Наташа вообще-то забыла, что отец Аллы был преуспевающим бизнесменом, имел два магазина спортивных товаров… и в самом деле, она могла бы там неплохо устроиться. Но почему-то ей совсем не хотелось этого.
— Спасибо, Элина Станиславовна, я в приличной фирме работаю, все в порядке. В общем, извините, я, наверное, позвоню потом… вы сказали, в конце мая?
— Да, не позже двадцать седьмого. У ее мужа контракт заканчивается.
— А где они?
— В Египте. Алла жалуется на жару, и вообще ей там не нравится. Но конечно, деваться некуда. Место жены рядом с мужем. Ты согласна?
— Конечно, согласна… Ну ладно, до свидания. Элина Станиславовна.
— До свидания, Наташенька, целую тебя! И желаю удачи.
Повесив трубку, Наташа долго сидела неподвижно и смотрела на телефонный аппарат, не видя громоздкой черной конструкции. Египет… как это удивительно! Пирамиды, верблюды, арабы в белых бурнусах… что там eщe есть? Да много чего. Необыкновенная, таинственная страна! Интересно, не найдется ли у нее какой-нибудь книжки о Египте?
Наташа принялась шарить по старым книжным шкафам, некогда хранившим в себе сокровища мысли и знаний, а ныне почти опустевшим. В них осталось лишь то, что невозможно было продать, всякий хлам, который не взяли ни в один магазин старой книги. А драгоценные тома многочисленных русских и зарубежных классиков и разнообразные словари и справочники бабушка давным-давно распродала — когда