Сплетня - Катя Саммер
Ну что, Раф-не-Санти[17], жги.
– Она много думает о будущем, – говорит самое очевидное, но мне нравится: значит, он хотя бы слушает меня. Ну, и мозги у него работают. Немного, но все же работают. – Очень любит планировать все наперед. Уверенно идет к своей цели. И если кто и заслуживает главный приз, то это она.
Ох, а это уже что-то на красивом. Раф еще такую театральную паузу делает – прирожденный актер. Ему сниматься нужно, а не снимать.
– С призом у нее будет чуть больше возможностей раскрыться и творить, а мир заслуживает ее таланта. А еще ей не придется так много работать и рисовать шедевры в подсобке в перерывах на обед…
– Что?
Я все это слушаю, практически не дыша. И теперь понимаю тех девочек, что пищат от Романова. Когда он старается, то может быть необыкновенным. Его тон завораживает, глубокие вибрации голоса отключают от внешнего мира, а оживший потеплевший взгляд… Боже мой, я быстро и вроде бы невзначай касаюсь щеки, чтобы проверить, не потекла ли слюна.
– Откуда ты знаешь?
– Наблюдал за тобой в кофейне, – так просто признается он, будто эта мелочь ничего не значит.
А она значит же? Он и правда ходит ко мне не просто так? Дело не в кофе?
Когда Раф забирает телефон у меня из рук, я, прежде чем он скажет что-то еще, озвучиваю то, о чем много думала:
– Если представить, что мы каким-то чудом выиграем, то приз… Когда мы поделим его на двоих…
Это меня не спасет. Вот что я хочу сказать.
– Приз твой, – говорит еще проще, чем прошлую фразу, окончательно путая меня. – Я участвую, только чтобы сняться в рекламе колбасы.
Он улыбается и читает один из вопросов ниже по списку:
– «Расскажи о партнере правду, которую не знают другие». Так, это, наверное, я должен тебе рассказать, чтобы ты могла…
– Я живу в доме, который в любой момент могут признать аварийным и снести, – первая выдаю сокровенную тайну. Я хочу сказать обо всем и пойти дальше. – Папа во время службы получил квартиру от государства, а так как он уже несколько лет на пенсии, по закону жилье ему больше не полагается. Мы можем остаться на улице, если кто-то захочет себе землю, на которой стоят дома, а у нее выгодное расположение. Кто-то уже пытается.
– И разве вам не полагаются выплаты на жилье? – со знанием дела спрашивает Данил, чем снова удивляет.
– Еще в начале две тысячи десятого родители вместе со всем домом встали в очередь. Я в прошлом месяце проверяла – двадцать шесть тысяч.
– Что?
– Перед нами в очереди двадцать шесть тысяч человек, которым тоже нужны деньги. Мы не просто не двигаемся, а с каждым годом лишь откатываемся назад, потому что появляются те, кому выплаты нужнее. Кругом тупик: и жить в нашем доме грустно, и выселяться на улицу не очень хочется.
Я прикрываю глаза, потому что жду, когда Данил снова подорвется и с бешеными глазами сбежит от меня. Потом, правда, вспоминаю, что я в его квартире, и начинаю переживать – может, мне стоит уйти? Боюсь смотреть на него, чтобы не увидеть испуг, шок или самое ужасное – жалость. Потому что быть жалкой – это то, от чего я по жизни бегу.
– Я так и думал, – произносит ровным спокойным голосом и возвращает мне телефон.
И меня отпускает. Не знаю, почему мне было так важно, чтобы он не отвернулся от меня из-за того, что я живу хуже него. Всегда вроде бы было плевать, я не стыдилась семьи, а сейчас…
– Я, кстати, никогда не бил тачки ради страховки. Разве что одну, но там сложились обстоятельства.
Он подмигивает мне.
– А когда в последний раз был на Мальдивах? – выдаю зудящий на подкорке вопрос.
Я по дороге сюда еще раз просмотрела фото в чате и не увидела ни одной с лицом Данила. Только темный затылок, шампанское, лазурный берег и… девочки. Все время разные. Рядом.
– Никогда, – отвечает он.
– Оу, – перевариваю информацию и спрашиваю, чтобы не молчать: – А где был? Ну, за границей.
– В детстве родители таскали за собой в эти семейные отели, где все включено. Сам я летал в Канаду, когда учился в школе. Тогда и въелась в голову мысль, что хотел бы учиться там, но… не вышло.
Не верю в то, что вижу: Данил Романов кажется смущенным?
– А что насчет футбола? Говорят, тебе сделала предложение какая-то команда из высшей лиги, поэтому ты ушел из университетской.
– Если и так, то я об этом ничего не знаю. Играю я довольно посредственно и связывать жизнь со спортом не планировал. Для меня это скорее хобби, как для Лизы ее «Поттер». Ну, и способ поддержать форму.
Теперь, кажется, смущаюсь я. Тем фактом, что верила дурацким сплетням о нем, как все другие. Что за него решила, какой он, когда на деле Данил был… нормальным. Сложным, не самым дружелюбным, с характером и своими тараканами, но нормальным! Сбросив оцепенение, я возвращаюсь к списку.
– Правда, в которой ты не признаёшься партнеру? – уже веселее читаю я.
Внезапно кажется, что у нас с Романовым может что-то и выгореть с конкурсом. Особенно после внезапной череды открытий о нем.
– Меня раздражает ее туалетная вода.
И так бесстрастно! Хоть бы один мускул на лице дрогнул!
– Ауч! А меня – твоя сережка, – тут же возвращаю ему.
– Неправда.
Ну, может быть, и не раздражает. Очень даже милая круглая сережка, хотя, насколько я понимаю, это уже давным-давно не модно. Но Романову плевать на тренды.
– Так, давай импровизировать! – Я быстро встаю с дивана, обхожу его с другой стороны, с той, где не нужно приближаться к Рафу, и сочиняю на ходу:
– Твой любимый цвет?
Скажет: «Черный», как все парни?
– Синий, – отвечает Данил, пока я прохожусь пальцами по стене у телевизора, оштукатуренной под бетон.
– Хм. – Неплохо. – У меня белый.
– Я думал, красный.
Поворачиваю голову, а он смотрит на мои губы. Они не накрашены, но в прошлую нашу встречу на них определенно была красная помада, которую мне в очередной раз удалось умыкнуть у мамы (новая стоит шестьсот рублей!).
– Любимая еда? – произношу чуть хриплым тоном и стараюсь незаметно откашляться.
– Пицца.
– По тебе не скажешь! – Ой, ладно, это не комплимент, а отвлекающий от пылающих щек маневр. – Я люблю мамину яблочную шарлотку, угощу тебя ею. Ты язык проглотишь от
