Сплетня - Катя Саммер
Я говорю это таким участливым тоном, что наш «любезный» преподаватель понимает: напади она в ответ – проиграет. Поэтому Лейла Андреевна так же поддельно улыбается и, сказав что-то вроде «приму к сведению», собирает сумку и выходит из аудитории.
Гул, шелест, шорохи и посторонние звуки разом врываются в мои мысли: все сокурсники наконец отмирают и, не переставая шептаться, бредут по своим делам, пока я судорожно пытаюсь понять, что только что произошло. Стоя на месте, анализирую слово за словом и… никакой логики. Не поддается разумному объяснению. В нашем университете тем, кто хорошо учится, всегда стараются помочь. Что все это значит, если не конец? Теперь у меня даже моего первого места в рейтинге нет. Я ноль без палочки. Всё.
Руки дрожат. И нижняя губа начинает тоже. Запястьем я незаметно смахиваю со щеки слезу и стискиваю зубы. Не время и не место. Встаю с неудобной скамьи, чтобы сбежать и спрятаться где-нибудь… в подсобке кафе? Но до него еще идти пять минут в одну сторону, опоздаю на пару по рисунку. Судорожно пытаюсь придумать себе укрытие, на деле же не успеваю сделать и пары шагов, как в меня с ходу врезается Сереженька, как его все девочки в группе зовут. Тот самый, которого перевели с коммерции на мое законное место. Конечно, он ведь больше заслужил! Сереженька, толкнув меня, со скользкой ухмылкой хватает раздутыми в тренажерке лапами и удерживает за талию, а я, вместо чувства благодарности, с не поддающимся объяснению восторгом рассматриваю синяк у него под глазом. Знаю, что его поставил Раф, который в принципе и виноват в том, что я осталась у разбитого корыта, но… нет, все равно мысль о кулаке, стирающем эту противную улыбочку, греет сердце. Он мерзкий, этот Савельев.
– Детка, – подмигивает мне и не двигается. Еще и руки не убирает.
– Детки в детском саду, куда тебе и дорога, – бросаю в ответ, потому что лучшего не заслужил. Мы не друзья, близко не общались ни разу, что он себе позволяет? Шагаю назад, выпутываясь из его рук, а он так и стоит, выпятив грудь колесом, чтобы я как следует его разглядела. – Я что, широкая такая, и ты не можешь пройти?
Делаю жест рукой в сторону, пропуская его, но он продолжает поедать меня глазами. Фу, противно-то как!
– Подумала бы ты лучше, а то желающих много. – Он, откинув с лица длинные осветленные патлы, которые делают его похожим на тетю Ларису, бухгалтера с первого этажа нашего дома, а не на Курта Кобейна, как он думает, – кивает головой в сторону Лизы, которая с пунцовыми щеками сейчас стоит на ряд выше нас. – Может и не достаться сочный кусочек меня.
И слава богу. Так думаю я, но не Романова, по шее и лбу которой, пряча родинки, неожиданно расползаются красные пятна. Ее большие глаза раскрываютсяя шире, вот-вот вылезут из орбит – то ли от ужаса, то ли от шока, то ли от всего вместе. Ей стыдно, она смущена и изо всех сил сжимает доклад пальцами, те аж белеют. Очень Вету напоминает мне – влюбленную ее копию, которую вижу в последнее время. Если этот тип играет чувствами девочки, то это низко.
– Хорошо, хоть не отравлюсь. Проваливай, а?
Я стреляю в Савельева убийственным взглядом, только ему все нипочем. Приложив два пальца к пустой кудрявой голове, он салютует мне и наконец сбегает вприпрыжку вниз. Жаль, не спотыкается о свое непомерно огромное эго.
– Спасибо, – с трудом различаю тихий шепот за спиной.
Я оборачиваюсь, когда Лиза поправляет объемную кофточку цвета тиффани. Не знаю, что за представление сейчас устроил этот придурок: Лиза ни разу не упоминала его имя за пару недель нашего недолгого общения. Но если он ей и правда нравится, то это она зря. Савельев ее недостоин. Пусть роковой красоткой Лизу и нельзя назвать – у нее довольно простые черты лица, нет выделяющихся ямочек или вдовьего пика, но с пухлыми губами и щеками она определенно кажется милой.
– Брось, не за что, – отмахиваюсь я, пряча глаза.
Знаю, что собиралась договориться с Лизой поработать над проектом, но сил улыбаться и изображать, что я в порядке, у меня попросту нет.
– Я бы на твоем месте не обращала внимания на нашего психолога. Говорят, она с мужем разводится. Не принимай близко к сердцу.
Она произносит это с такой улыбкой, как будто ей и правда не все равно, и я… я… Плотину прорывает, и слезы вместе с непрошенными словами лезут наружу.
– Да к-как не принимать, если все р-разрушено?
Следом за две минуты выдаю как на духу все подробности моей грешной жизни, которыми не успела поделиться с ней за две предыдущие недели, потому что считала их слишком личными. О том, как не поступила на бюджет, как совмещаю учебу с работой, какой бардак творится у меня дома и как я скоро вылечу из университета, потому что у меня нет денег оплачивать учебу. Всё – от и до. Все, что говорить не следовало, говорю. Я никогда ни с кем не делилась личным, и когда заканчиваю, то прихожу в ужас. Что я наделала?
– Вау! – Слышу удивление в ее голосе, хотя рассчитывала на отвращение, если не жалость. – Тогда тебе точно нужно участвовать в конкурсе с Даней.
Ее слова сбивают с толку.
– О боже, и ты туда же?
Это значит, она читала чат? И что подумает обо мне? Вдруг она решит, что я общалась с ней, чтобы подобраться к Рафу? Потому что это неправда!
– Да я даже толком не знакома с твоим братом. Кому, как не тебе знать, что у него нет татуировки в мою честь, – выдаю скороговоркой. – Точнее, есть какая-то…
Ага, я успела разглядеть в подсобке.
– Он сделал татуировку в честь своей собаки.
Я моргаю один раз, два, прежде чем меня разбирает смех. Нервный, отрывистый, но звонкий и нужный, чтобы выплеснуть оставшиеся эмоции.
– Это шутка, да?
– Нет! – Лиза тоже смеется. – У него на самом деле была любимая собака. Лили'. Он сделал тату, когда она умерла. – Звучит слишком правдоподобно, чтобы было выдумкой. – Не самый разумный его поступок, но Даня всегда был себе на уме. Он делает, что считает нужным, наплевав на мнение остальных. А насчет конкурса я серьезно.
– Почему? – Не понимаю, при чем тут это. – Я могу вылететь… я в этой ситуации из-за него. Мне должно было достаться место…
