Измена. Верну тебя, жена - Ира Орлова

«Я запутался, Ань. Мне плохо без тебя. Без Макса. Прости меня. Я всё испортил, но я хочу домой.»

Слова цепляют, впиваются, и я чувствую, как злость тонет в этой тоске, что он оставил. Он нуждается во мне, я вижу это между строк, но не говорит прямо — боится, или не хочет, или сам не понимает. Хочет вернуться, исправить, но не говорит главного, не обещает выкинуть ее из головы, бороться за нас.

Я не отвечаю, не могу — лежу, раздавленная, и не знаю дать ему шанс или захлопнуть дверь навсегда.

Глава 17

Я почти готова поверить ему, почти готова написать «приезжай». Но я зажмуриваюсь. Нет. Хватит.

Он взрослый человек, не мальчик, что потерял игрушку и теперь топает ногами и требует, чтобы её вернули. Он сам должен оценивать свои поступки, сам нести за них ответственность, а не делать больно мне, Максу, а потом просто бросать это «прости, я ошибся», как подачку.

Пальцы дрожат, но я беру телефон, смахиваю его сообщение с экрана, как пыль, и выключаю его — резко, с глухим щелчком, как будто ставлю точку. Тишина падает на меня, тяжёлая, но уже не такая удушливая.

Встаю с дивана, иду в спальню, оставляя гостиную за спиной, как поле боя, где я проиграла слишком много. Ложусь в кровать, закрываю глаза и заставляю себя уснуть. Он сам сделал свой выбор. Пусть живёт теперь с этим.

Утро приходит медленно, серое, пасмурное. Встаю с кровати, двигаюсь по квартире как на автомате — умываюсь, натягиваю спортивный костюм, пытаюсь собраться, хотя внутри всё дрожит, нервно и сбивчиво. Макс уже на кухне — тихонько гремит ложкой, ест хлопья, смотрит в планшет, свет экрана отражается в его глазах, и я останавливаюсь в дверях, смотрю на него, маленького, моего. Тяжесть на сердце никуда не делась, лежит, как камень, давит на рёбра, но голова яснее, как будто ночь выжгла часть этой мути.

— Доброе утро. Ты сегодня сам встал? Умница! Не терпится на тренировку? — спрашиваю я, подходя и гладя его по голове. Волосы торчат в разные стороны, как у маленького ёжика, и я чувствую, как горло сжимает от нежности и боли одновременно.

— Последняя тренировка перед соревами. Важная. Мам, а папа уже звонил? Он же меня повезёт? — с надеждой спрашивает сын, отрываясь от планшета, и его голос — чистый, звонкий — бьёт меня прямо в грудь.

Сердце мгновенно падает куда-то вниз, в холодную яму, и я стараюсь, чтобы голос не дрогнул:

— Нет ещё, малыш. Папа, наверное, замотался. У него на работе сейчас много дел.

Макс хмурится, отводит глаза, ложка замирает в руке, и я чувствую, как что-то внутри сжимается до боли. Он привык, что если папа обещал, то слово будет сдержано, несмотря ни на что — как тогда, когда Артём катал его на велике до темноты, даже с простудой, потому что «мужик сказал — мужик сделал».

Но теперь его папа другой — тот, кто по ночам думает о другой женщине, кто забыл забрать сына после тренировки, а теперь вот так, халатно бросил свои отцовские обязанности, как бросил меня. Я не рассчитываю на него — он показал, кто он, но в глубине души, в этом чёртовом уголке, что я ненавижу, я жду.

Жду звука его машины под окном, его шагов, его голоса: «Ань, я тут.» Жду, что он вспомнит про Макса, про нас. Но тишина режет уши, и это ранит сильнее, чем его слова про другую — он предаёт не только меня, но и сына, маленького, доверчивого, что смотрит на него, как на героя. А герой сдулся.

— Собирайся, я отвезу, — говорю я, голос хриплый.

Сынок кивает, медленно, уходит в комнату, а я собираю его рюкзак. Сама. Одна. Как будто всегда так и было. Сажусь за руль, везу его на тренировку, он молчит, смотрит в окно, и я вижу, как он кусает губу — хочет спросить, но боится.

Высаживаю его у спортзала, он оборачивается, машет рукой, и я машу в ответ, но сердце сжимается, потому что Артём должен был быть тут, а его нет. Еду домой, пальцы белеют на руле, и думаю: он не просто ушёл от меня, он ушёл от нас.

Захожу в дом, бросаю ключи на стол и стою посреди кухни, смотрю на эту пустоту. Хватит хандрить. Нужно двигаться дальше. На этом жизнь не останавливается, как бы больно ни было. У меня есть Макс, есть я сама, есть мастерская. Надо думать о нас, о будущем, а не о нём.

Наливаю горячий, черный кофе и решаю: сегодня поеду в мастерскую, займу голову, руки, душу. Надо жить. Но в этот момент входная дверь хлопает — резко, громко, как выстрел, и я вздрагиваю, кофе плещется через край, обжигает руку. Сердце замирает. Это — Артём? Вновь вернулся с повинной?

Не шевелюсь, стою, как вкопанная, глаза прикованы к двери. Шаги — тяжёлые, неровные, знакомые до дрожи.

Артём заходит растрепанный, взъерошенный. Волосы торчат в разные стороны, пиджак мятый, рубашка расстёгнута на две пуговицы, а глаза — красные, мутные, с тёмными кругами, словно он не спал неделю.

Он отводит взгляд, прячет его в пол, и это бьёт меня, как пощёчина. Не спал всю ночь, это ясно, но почему? Из-за угрызений совести? Из-за меня? Или… Интуиция противно шепчет в ухо, холодным, липким шёпотом: «Не спал он явно не из-за тебя, Анька. Не из-за Макса.»

И эта мысль — как яд, разливается по венам, жжёт, злит, подкидывает дрова в эту ярость, что и так полыхает внутри. Он был с ней. Я знаю это, чувствую всем своим нутром, и от этого хочется орать, ударить его, выгнать вон.

— Ань, я опоздал, — голос его хрипит. — Телефон сел, будильник не прозвонил, я…

Он замолкает, мнётся, переступает с ноги на ногу, и эти оправдания звучат жалко, лживо, как дешёвый спектакль. Сел телефон? Будильник? Серьёзно? Я смотрю на него, скрещиваю руки на груди, и чувствую, как злость кипит, горячая, красная, готовая вырваться. Он думает, я дура? Что я поверю в эту чушь?

— Зачем ты вообще приехал? — спрашиваю ледяным тоном и шагаю к нему, ближе, чтобы видеть его глаза, что бегают, как у загнанного пса. — Мог