Злодей и фанатка - Фэя Моран

И обязательно трахну его, вот точно!
ХРЕНОВОЕ ПРОШЛОЕ
Стены здесь серые. Всегда серые. Как небо в тот день, когда меня сюда привезли.
Мне было совсем мало, я ещё не умела говорить. Только плакать. Но никто не приходил. Иногда какая-то женщина в белом халате брала меня на руки, кормила. Она не улыбалась. Никогда.
Сейчас мне пять. Я знаю, что меня зовут Нова. И знаю, что я никому не нужна. Другие дети приходят и уходят. У них появляются мамы и папы. Они забирают их, увозят в машины, наполненные игрушками и воздушными шариками. Я смотрю им вслед, прижавшись носом к холодному стеклу.
Сегодня у Майлы день рождения. Ей семь. Пришла её новая мама. Молодая, красивая, с добрыми глазами. Она принесла Майле куклу в розовом платье и большой торт со свечками. Майла смеётся и обнимает свою маму.
Миссис Харпер замечает меня и резко одёргивает за руку:
– Чего вылупилась? Иди убирай свои игрушки! Тебе никто праздники устраивать не будет.
Её слова колют. Я опускаю глаза и иду собирать разбросанные кубики. Обижаясь на неё.
Вечером, когда все уже спят, я плачу в подушку. Подушка пахнет слезами. Моими слезами. И слезами всех детей, которые жили здесь до меня.
Миссис Харпер проходит мимо, не глядя на меня, бросает:
– А ну тихо! Ещё одна слезинка, и завтра останешься без ужина.
Я закусываю губу, чтобы не всхлипнуть. Мне кажется, эта комната пропитана печалью. И я тоже часть этой печали. Навсегда.
Проходят годы. Серые стены становятся частью меня, как и вечная пустота внутри. Мне уже десять. Я научилась не плакать. Научилась прятать свои чувства за маской безразличия. Это единственный способ выжить здесь. Взрослым нравится смотреть на слёзы. Они как будто подпитываются ими. И миссис Харпер всё та же — жёсткая, холодная. Кажется, ей доставляет удовольствие делать нам больно
В один солнечный день она отбирает у меня рисунок, единственную вещь, которая напоминает мне о родителях, которых я никогда не знала. Рисунок сделан на клочке старой газеты, нарисован обломком карандаша. На нём — женщина с длинными волосами и улыбающимися глазами и мужчина в костюме. Я придумала их сама. Представила, как бы папа с мамой могли выглядеть. Может быть, однажды меня тоже заберут.
– Что это за мазня? — фыркает миссис Харпер, скомкав рисунок в своей большой руке. — Думаешь, кто-то заинтересуется твоими каракулями? Никому ты не нужна, запомни это.
Я молчу, глядя на то, как она бросает скомканный рисунок в мусорное ведро. Вместе с ним туда падает и крошечная частичка моей души.
Вечером я лежу, уставившись в потолок. Сквозь затянутое пыльной сеткой окно пробивается тонкий лучик лунного света. Он напоминает мне слезу. Я закрываю глаза. И впервые за много лет позволяю себе мечтать. Мне снится мама. Она гладит меня по голове и тихо поёт колыбельную. Её голос тёплый и ласковый. Впервые за долгие годы я чувствую себя в безопасности.
Но потом я просыпаюсь. Серые стены напоминают мне, где я. И кто я. Никому не нужная девочка Нова из группового дома.
Теперь мне тринадцать. Возраст, когда девочки начинают мечтать о красивых платьях, о первой любви, о будущем. Я же мечтаю лишь о том, чтобы меня хоть кто-нибудь обнял. По-настоящему.
У нас появляется новенькая. Её зовут Тиган. Ей тоже тринадцать. У неё светло-зелёные глаза и россыпь веснушек на носу. И красивые волосы, похожие цветом на осенние листья. Она улыбается. Много улыбается. Это странно. Здесь не принято улыбаться.
– Привет, – робко говорит она мне, протягивая руку. – Меня зовут Тиган.
Я молча смотрю на её протянутую руку. Не знаю, что делать. Меня никто никогда не приветствовал так… по-доброму.
– Нова, – шепчу я наконец и пожимаю её руку. Её ладонь тёплая в отличие от моей.
Мы быстро становимся подругами. Тиган много рассказывает о своей жизни до группового дома. О своих родителях, о собаке, о доме с вишнёвым садом. Слушая её, я закрываю глаза и представляю себе всё это. Каково это – жить в доме с вишнёвым садом?
Из её рассказов я узнаю о том, что её мама, одинокая и измученная борьбой с зависимостью, потеряла право опеки. Нет ни бабушек, ни тётушек, никто не может приютить Тиган. Социальные службы посчитали, что групповой дом – лучший вариант, пока мама проходит реабилитацию. Тиган верит, что это временно, что скоро они снова будут вместе. Эта вера и делает её улыбку такой яркой, такой необычной для этого места.
Однажды миссис Харпер замечает, как Тиган обнимает меня, пытаясь утешить после очередных нападок со стороны воспитателей.
– Прекратите эти телячьи нежности! – рявкает она, её голос, как всегда, режет по ушам. – Дружба здесь ни к чему хорошему не приводит. Только плодит слабаков.
Тиган испуганно отодвигается, её улыбка гаснет. А я привыкла и просто киваю в ответ.
Недели текут одна за другой, серые и безликие, как вода из старого крана в умывальнике. Тиган понемногу меняется. Её яркая улыбка появляется всё реже, зелёные глаза тускнеют, словно кто-то задёрнул на них серую занавеску. Она перестаёт рассказывать о вишнёвом саде и собаке Бадди. Но о маме никогда не забывает.
Однажды я нахожу её в углу игровой комнаты, обхватившую колени руками. Её плечи дрожат.
– Что случилось? – тихо спрашиваю я, присаживаясь рядом.
Тиган поднимает на меня заплаканные глаза.
– Мама… она… она не позвонила… Уже месяц… она обещала…
Я просто обнимаю её. И в этот момент мне всё равно, что увидит миссис Харпер. В этот момент мне важно только одно – чтобы Тиган почувствовала, что она не одна.
Я слишком хорошо знаю, что значит быть одной.
– Она позвонит. Обязательно позвонит. Просто… просто сейчас у неё, наверное, много дел.
Тиган утыкается мне в плечо и плачет навзрыд. А я глажу её по волосам и думаю о том, как несправедлива жизнь. Почему одним детям достаются любящие семьи, тёплые дома и вишнёвые сады, а другим – только серые стены, холодные взгляды и вечная пустота внутри?
Через месяц её забирают. Просто приходят однажды утром, собирают её немногочисленные вещи и уходят. Без прощаний, без объяснений. Как будто её здесь и не было. Только пустая кровать в углу комнаты напоминает о том, что совсем недавно здесь жила





