Однажды ты пожалеешь - Мария Летова
Темнеет неожиданно быстро, когда я открываю глаза, по салону уже гуляет желтый свет фонарей, и он усыпляет мои мысли еще сильнее.
Господи, какая же пустая у меня голова! На секунду я забываю даже о том, кто я вообще такая. Может, я этого и не знаю?!
Первое, что делаю, оказавшись в его квартире, — иду в ванную. Я умываюсь. Сдираю с лица косметику вместе с липким слоем яблочного сока, становясь в зеркале «голой». Без косметики меня после семнадцати лет кроме Данияр видела разве что моя семья.
Он разговаривает по телефону, я слышу его приглушенный голос через дверь, но проявить интерес к этому разговору мешает тошнота, которая накатывает на меня внезапно.
Я выворачиваю пустой желудок — это моя реакция на стресс, и чертыхаюсь, когда Дан стучит в дверь:
— Тебе плохо?
— Нет… — выдавливаю я.
Почистив зубы, я чувствую себя лучше.
На самом деле я люблю быть «голой», дышать гребаной кожей, порами и маткой.
Я роюсь в своей сумке, которую Дан забрал из багажника, ищу расческу, но, глядя на белый девственный сарафан, который приготовила на завтра, комкаю ткань в кулаке.
Дан дежурит под дверью, положив на бедра руки.
Я марширую к дивану, укладываюсь на него, укрывшись одеялом. Бездумно смотрю на телевизор во всю стену и хоть делаю вид, что уснула, это не так.
Я засыпаю не раньше, чем Осадчий укладывается на диван за моей спиной и проталкивает под мою голову руку. Не раньше, чем он прижимает меня к себе второй рукой, снова неподъемно тяжелой.
И я опять податливая. Соединенная с ним каждым открытым участком кожи, слушаю его дыхание над своим ухом и подворачивать на ногах пальцы.
Глава 16
Утром первое, что я слышу, — это шум воды в ванной.
Дан принимает душ, а после отправляется на кухню, я слышу его шаги в коридоре. Слышу, как звонит его телефон, и то, что этот звонок он игнорирует.
Это возвращает меня к случившемуся вчера. В том числе к мысли о том, что я скорее сожгу свое платье, чем надену его снова. Не потому, что решила сделать «подарок» Толмацкой, а потому что за ночь оно морально устарело.
Мое тело испытывает дефицит тепла — место, которое занимал Данияр, остыло.
Я смотрю в потолок, прислушиваясь. К Осадчему и к себе. Мои кости продолжают оставаться мягкими, несмотря на то, что я спала мертвым сном и отлично отдохнула, но я не спешу выбираться с дивана и идти на звук, а когда все же вхожу на кухню, смотрю на затылок Данияра исподлобья.
Дан заваривает себе чай, оборачивается.
На нем только шорты, на спине лежит полоска солнечного света от окна, а в глазах, когда мы встречаемся взглядами, глубочайшая задумчивость. Серьезность, напоминающая о том, что у него есть повод находиться в дерьмовом настроении, и все… благодаря мне…
Его настроение дерьмовое.
Он слишком резко обращается с предметами — с кружкой, с чайником.
Лучше бы он разбудил меня навязчивыми ласками и просто трахнул! Эгоистично, как иногда делает, — заботясь только о себе: быстро, резко, горячо.
Это было бы гораздо лучше, чем смотреть в его разгневанные глаза и пытаться держать чертову спину прямо. Защищаться. Именно это он сейчас заставляет меня делать — защищаться.
Осадчий упирается руками в стол и говорит:
— Доброе утро.
— Доброе, — отзываюсь я, стоя в проходе.
— Что вчера произошло? — спрашивает Данияр.
— Ты сам все видел.
Он проводит рукой по волосам, продолжая на меня смотреть.
— И что я видел? — уточняет он.
— Что у Толмацкой не все в порядке с головой, — предлагаю я.
Дан смотрит перед собой, берет паузу.
Со мной, твою мать, не поспоришь!
— О чем вы говорили? — задает он следующий вопрос. — С Платоном.
— Тебе нужно спросить у него.
— Ладно. — Выпрямляется Осадчий. — Я так и сделаю. Нам нужно выехать через час, успеешь собраться?
Я пустила под кожу так много его тепла и энергии, что сопротивление требует концентрации. Глядя в его лицо, в его красивое, знакомое до последней мелочи лицо, я произношу:
— Я что-то неважно себя чувствую. Едь без меня.
И мне приходится очень сильно встряхнуться, чтобы это сказать. Его слишком много у меня под кожей сейчас, чтобы я могла с легкостью наплевать на то, как важен для него этот день.
Все подобные дни — семейные мероприятия Осадчих.
Они любят встречаться, собираться вместе. У них большая семья, много двоюродных родственников. И каждый член семьи — ценный. Появляться на этих мероприятиях — священная обязанность для каждого, пропустить их можно, только если ты умер!
Данияр на них — особый гость. Старший сын, которым гордятся родители. Его ждут там, возможно, больше, чем кого бы то ни было. Все ждут. Я не пропустила ни одного семейного мероприятия Осадчих с тех пор, как Дан познакомил меня с родителями, но сегодня я та самая сука.
Никакая гребаная сила не заставит меня отправиться на праздник Платона Осадчего. Я не прощу ему ни одного произнесенного слова. Не сделаю вид, что забыла. Я эгоистичная дрянь — даже зная, что создаю своим решением хаос в большой дружной семье, все равно делаю.
Теперь взгляд Данияра пылает по-настоящему.
Все, о чем я думаю, он тоже знает!
Все, что нужно сделать мне, просто выдержать этот его взгляд.
Выдержать, зная, что создаю ему еще одну проблему, но сегодня я не в состоянии втиснуть себя в семейное мероприятие Осадчих. Я все еще «голая», и любая маска с меня соскальзывает. Даже маска невозмутимости, которая трещит по швам прямо сейчас!
Будто я могла забыть или не понимать, Дан говорит:
— Я не могу не поехать. Я обещал матери. Меня ждут. Нас ждут.
— Вряд ли от моего присутствия что-то сильно поменяется.
— Для меня поменяется.
— Я не поеду.
Он отодвигает от себя кружку. Злится. На этот раз на меня.
Это невероятно мощное ощущение. Холодок в животе, будто я падаю вниз на качелях.
Осадчий. На. Меня. Злится.
— Хорошо, — говорит он, резко сходя с места.
Я отхожу в сторону, уступая ему проход.
Меня посещает мандраж. Воронка в груди. Волнение, которое я душу все время, пока Данияр одевается, хлопнув дверью шкафа в спальне.
Он делает это молча. Несмотря на то, что в
