Ушла в винтаж - Линдси Левитт
– Кто такой Люк?
– Не важно. Есть такой старый фильм.
– Бабушка, ты играешь в азартные игры?! – Я просто в шоке. Бабушка много чего повидала в жизни, но всегда оставалась верной своим принципам. Она почти никогда не пьет (изредка вино), не курит, а вредную еду приберегает для особых случаев, таких как рассветы. Она любит говорить, что всю свою дикость израсходовала когда ей было двадцать, а теперь ее больше привлекает стабильность.
– Да, я играю в теннис и в азартные игры. Я еще не труп, Мэллори.
– Просто на тебя не похоже.
– А на кого похоже?
– Ни на кого. Просто обычно я представляю тебя на благотворительном вечере, беседующей с очередным послом.
– Я была знакома всего лишь с тремя послами.
– Всего лишь?
На бабушке недлинное индийское сари и розовые легинсы, волосы собраны в пучок. Она шагает по улице как на одиночном параде, прохожие останавливаются, чтобы на нее поглазеть – настолько очевидно, что она выглядит и воспринимает мир совсем не так, как, например, парень в футболке с эмблемой бейсбольной команды.
– Ты говоришь прямо как твоя сестра, – замечает бабушка.
– А что сказала Джинни?
– Что я забываю, кто я есть на самом деле. – Бабушка останавливается перед выставленными на улице товарами со скидкой, предлагаемыми дорогущим магазином для беременных. – Хотя я совершенно не ставлю перед собой такой цели. Но я почти сорок лет прожила с вашим дедушкой. Знаешь, я до сих пор иногда просыпаюсь, поворачиваюсь к нему, чтобы пересказать свой сон, и вспоминаю, что его нет. Ты не представляешь себе, каково это.
– Конечно не представляю.
– Поэтому у меня теперь другая кровать. И другой дом. И, возможно, другая жизнь. Он по-прежнему преследует меня, но я хотя бы не спотыкаюсь о его ботинки и не нахожу в ящиках стола адресованных мне записок.
Как и блокнотов на пружинке с юношескими списками.
Бабушка вздыхает и трет уголок глаза. Я тянусь через развешанную на продажу одежду и обнимаю бабушку. Она похлопывает меня по плечу и легонько отстраняет:
– Ладно. Кое в чем я до сих пор сильна, и это вылазки за покупками. Вот и твой магазин. – Она открывает синюю дверь с надписью «Вторая жизнь».
Я еще минуту стою снаружи, пытаясь придумать правильную реплику. Стоит ли еще расспрашивать ее о потере, с которой она живет уже два года (это не срок по сравнению с двумя десятилетиями, которые они прожили вместе)? Стоит ли снова поднимать эту тему, или лучше пошутить о чем-нибудь безобидном? Или просто промолчать? Я понятия не имею, с какой стороны подходить к чужой боли; на фоне бабушкиной моя собственная боль кажется такой банальной и неглубокой. По сравнению с долгими отношениями бабушки и дедушки у нас с Джереми было просто экспресс-свидание.
Когда мы заходим в старомодный магазинчик, над дверью звякает колокольчик. В помещении разлит теплый свет от китайских фонариков и торшеров со стеклянными абажурами. На перекладинах под потолком развешаны винтажные платья. На манекенах представлены шляпки разных эпох, многие из них я примеряла, но так и не решилась купить. Девушка за прилавком поднимает глаза от винтажного кассового аппарата и одаривает меня ярко-красной помадной улыбкой:
– Мэллори! Ты сегодня продаешь или покупаешь?
– Кимми, это моя бабушка, она согласилась помочь мне сшить платье для школьного бала. Что-нибудь в духе конца пятидесятых – начала шестидесятых. Нам нужна ткань и желательно выкройка.
Кимми смотрит на меня поверх очков в оправе «кошачий глаз»:
– А бал скоро?
– На следующей неделе, – отвечаю я. – Мне что-нибудь простое.
– Это же бал. Конечно, тебе нужно интересное платье.
Бабушка склоняется над прилавком и заговорщицки шепчет:
– Восемьдесят процентов работы выполню я. Девочка пока даже нить на шпульку не может намотать.
– Что такое шпулька? – спрашиваю я.
Они смеются.
Что?
Кимми ведет нас в глубину магазина, где на полках разложены отрезы тканей. Большая часть – хлопковые полотна с рисунками тридцатых-сороковых: с уточками, корабликами. Но есть и «новые ткани для создания эффекта старины». Мы уже были здесь в прошлом году, тогда я попросила бабушку сшить мне костюм на Хэллоуин. Шифон, искусственная кожа, муслин, ситец и шелк. На ценники я стараюсь не смотреть – винтаж всегда стоит денег.
Бабушка разворачивает отрез лилового бархата на маленьком столике в углу.
– Бархат – материал обязывающий, но эффект стретч сглаживает лишний официоз.
Я морщусь:
– Бабушка, винтаж не значит стиль рокеров восьмидесятых. Я хочу что-нибудь такое, что ты сама бы надела, если бы тебе было столько лет, сколько мне. – Заметив на полке шифон нежного персикового цвета, я встаю на цыпочки. – Например, это.
Бабушка поджимает губы:
– Не понимаю этих приветов из прошлого. Столько красивых современных моделей. Мы в твои годы выглядели как огромные пуховки для пудры.
– Нет, вы выглядели идеально. – Я хватаю мужской манекен в смокинге и подкатываю его к бабушке. – Расскажи, каким был твой школьный бал в десятом классе. Он отличался от выпускного?
– Я не ходила на выпускной, – бормочет бабушка.
– Ладно, но на праздничном ужине ты ведь была? Или народ все время танцевал?
– Не помню.
– Надеюсь, что так и было. Знаешь, некоторые приходят на бал, только чтобы сфотографироваться, а потом уезжают на какую-нибудь вечеринку. Никто толком и не танцует. О, а в кинотеатр под открытым небом вы ездили? А костер был?
– Милая, ты фильмов пересмотрела. Давай уже выберем ткань, а то у меня голова разболелась.
– Я просто пытаюсь представить, – говорю я слегка обиженным тоном. Ничего не могу с собой поделать. В прошлом году на английском мы читали стихи из «Антологии Спун-Ривер» – это такой сборник голосов людей, умерших в небольшом городке сто лет назад. Я не все запомнила, но там был один стих, короткий, о том, как у одного человека в юности были сильные крылья, но он плохо знал горы. Когда он состарился, горы были ему уже хорошо знакомы, но у него не осталось сил лететь туда. Заканчивалось стихотворение примерно так: «Мудрость и молодость – вот истинный дар».
Я не прошу никакого дара, но мне хотелось бы расширить горизонты, и я не понимаю, почему бабушка так неохотно делится опытом. Я думала, она нашепчет мне все пункты из списка, откроет тайну чистой счастливой юности без обиды и печали. Разве не для этого нам даны бабушки и дедушки? Чтобы они, смахивая слезу, рассказывали нам о былых временах.
– Итак. Шифон персикового цвета. – Ее очки деловито сдвинуты на нос, в руках блокнот. –
