Путь отмщения - Эрин Боумен
Вигвам целителя покрыт звериными шкурами, в то время как другие сплетены из голых ветвей. Как только мы приближаемся ко входу, я понимаю, зачем нужны шкуры. В жилище Бодавея жарко, как в аду, спертый воздух резко пахнет травами и дымом.
В проеме возникает морщинистое лицо целителя. Он что-то говорит на языке апачей.
— В этом вигваме могут находиться только больные, — переводит Лил. — Тебе придется подождать снаружи.
Двое молодых воинов вносят Джесси внутрь. Голова у него болтается из стороны в сторону; рубашка прилипла к груди, мокрая от крови. Он выглядит мертвецом.
Лил дотрагивается до моей руки:
— Идем. Нам есть что отпраздновать.
* * *
Как выяснилось, Лил вернулась к сородичам как раз накануне церемонии посвящения одной из девушек племени во взрослую жизнь. Та стала совершеннолетней. Будут праздник и пир, песни и танцы, вот только меня никто не приглашает.
Пока сгущаются сумерки, я стою на окраине стойбища и смотрю на апачей — они готовятся встречать девушку. Она выходит из вигвама, в котором проводился ритуал. На вид ей не больше тринадцати лет; на лбу ей поставили белую метку. По пути соплеменники осыпают девушку каким-то порошком, подбрасывая его высоко в небо. Он оседает в воздухе, как мука.
— Ходентин, — поясняет Лил. — Пыльца рогоза. Мы используем ее во всех священных церемониях.
Я смотрю, как девушке дают напиться из плоской чаши. Полированные каменные бусины ее ожерелья блестят в закатных лучах солнца.
— Она постилась весь день, — говорит Лил. — Но сейчас она поест. Мы все будем есть. — Она приносит мне ужин — жареная оленина и желудевые лепешки — и снова возвращается к празднующим.
Я сажусь на обломок скалы и стараюсь есть помедленнее, потому что иначе меня просто вырвет. Мясо горячее и необыкновенно вкусное — ничего вкуснее я не ела уже много дней, — а лепешки на удивление сладкие. И сытные. Апачи угощают друг друга мескалем. Мне не дают ничего, кроме воды, но я не в обиде. Мне хватит ума не пить мескаль, даже если предложат. Я то и дело ловлю на себе подозрительные взгляды: не все апачи довольны моим присутствием, многие мечут глазами молнии. Я для них по-прежнему чужая, враг. Но я свое место знаю.
После ужина женщины снуют вокруг, прибираются, готовятся к ночи. Дети скачут возле костра и играют в какую-то игру. Похоже, она заключается в том, чтобы удержать в равновесии на пальцах ноги палку, а потом подбросить ее в воздух так, чтобы она приземлилась в определенное место. Один из молодых воинов-охранников, которые привели меня сюда, садится к костру и начинает рассказывать. Дети оставляют игру и собираются вокруг него.
Я наблюдаю за ними со своего каменного насеста, но больше слежу за вигвамом Бодавея. Мой взгляд то и дело возвращается к нему, как намагниченный. Из отверстия наверху все так же валит дым, но никто не входит и не выходит. Когда я напрягаю слух, мне кажется, я слышу голос Бодавея.
«Раненый, его семья и друзья должны верить в Усена и в силу, которой он одарил нашего целителя, иначе травы подействуют хуже, а то и вовсе окажутся бесполезны».
Ничего не выйдет. Джесси ненавидит апачей, да и я не слишком верю в их сказания и легенды. Я резко встаю. Несколько человек в стойбище тут же напряженно замирают, повернувшись ко мне. Лил поднимает глаза и хмурится.
Я слезаю со своего каменного насеста и подхожу к краю стойбища, где меня встречает Лил.
— Пойду разомнусь, — говорю я. — Не могу так долго сидеть без движения.
Лил серьезно кивает.
— Я разыщу тебя, когда появятся новости.
Я иду, не оборачиваясь, но чувствую спиной множество взглядов. Внимательно следя, куда ступаю, я ухожу как можно дальше от стойбища, пока не выбираюсь к обрыву, который направлен к горам Суеверия. С него открывается бескрайний вид. В сумерках горы напоминают штормовой океан — во всяком случае, таким я его себе представляю: огромные, темные, мятежные, вздымающиеся валы. Впрочем, мне ни разу в жизни не доводилось видеть океан.
Я стою и смотрю.
Раньше я не слишком верила в Бога. Если бы там, наверху, за нами кто-то присматривал, он бы не допустил, чтобы ма умерла молодой, чтобы па и Билла повесили, чтобы та несчастная семья заживо сгорела в дилижансе. Для чего всемогущему Господу создавать мерзавца вроде Уэйлана Роуза и позволять ему свободно разгуливать по земле?
Мысль о том, что я снова осталась одна, меня ужасает. Я знаю, что сама держала братьев Колтонов на расстоянии, что без конца возвожу стены, отделяющие меня от других людей, но почему так выходит? Мне невыносимо быть одной. Невыносимо, что па больше нет. Что я посреди бескрайней Территории и мне даже некого взять за руку.
И тогда я начинаю говорить. Не вслух, а мысленно.
Я молюсь Богу, Небесам, всем могущественным силам, включая Усена. Я прошу вечного покоя для отца и для Билла, и чтобы Джесси поправился. Я прошу прощения за души всех тех, кого я убила, нарочно или по ошибке. Я молюсь за Тома из Уолнат-Грова, за безвинных игроков в покер, даже за ублюдков из банды Роуза. Убийства не принесли мне облегчения. Я мечтаю смыть кровь со своих рук, очистить совесть. Не хочу думать, что у меня такая же черная и пропащая душа, как у самого Роуза, поэтому: «Господи Иисусе, Усен, пожалуйста, хоть кто-нибудь, услышьте меня… Пусть Джесси выздоровеет».
И вдруг где-то далеко в каньоне воет койот. Я знаю, это всего лишь дикий пес. Я знаю, что он не в силах ничего изменить.
И все-таки улыбаюсь: кажется, меня услышали.
Глава двадцать четвертая
Когда Лил находит меня несколько часов спустя, я так и не сдвинулась с края обрыва, на котором сижу. Уже стемнело, звезды рассыпаны по небу серебряными осколками. В стойбище у меня за спиной слышны пение, грохот барабанов, свист флейты.
— Он приходит в себя, — говорит Лил.
Я вскакиваю.
— Джесси выживет?
— Ему повезло. Порез оказался длинным, но неглубоким. Джесси потерял много крови, но Бодавей обработал рану нопалем, зашил и перевязал чистой тканью. Травы изгонят жар из тела.
Я осознаю, что слушала ее затаив дыхание и судорожно выдыхаю. Лил протягивает мне скомканную тряпку, в которой с трудом можно узнать мою рубашку. Я забираю ее с радостью — только сейчас мне становится ясно, как я замерзла, — надеваю
