Принадлежать им - Мария Зайцева
Очень много визуалов в моей тг группе
58. Дана. Перевернутая жизнь
Ноги в старых серых кедах я замечаю не сразу. Погружаюсь в воспоминания о своем последнем счастливом дне. Верней, о минутах счастливых.
Когда Серый нес меня в апарты, укутанную в его рубашку, а я смотрела то в его глаза, то в сторону его брата, который шел рядом и чуть впереди, словно закрывая своей широченной спиной меня от праздных взглядов.
Такой защищенной я себя, наверно, никогда больше не ощущала…
Зачем я все разрушила? Ну не дура ли? Однозначно, дура…
— Данка? — тихий голос вытаскивает из воспоминаний, — ты чего?
Открываю глаза, изучаю кеды.
Затем скольжу выше взглядом по загорелым ногам в цыпках, рваным джинсовым шортам, грязнущей объемной футболке. И, наконец, к хмурому удивленному лицу и шапке черных волос. Брат.
Покачнувшись, упираюсь ладонями в землю, потому что турник неожиданно таким мелким стал. А был — высоченный…
И ставлю ноги на землю.
Поднимаюсь, ловлю головокружение, и Ромик меня подхватывает.
— Блин! Ты чего? Садись, давай…
Я сажусь, он устраивается рядом.
Смотрю на брата, так сильно вытянувшегося с того момента, как видела его в последний раз, и, не удержавшись, обнимаю.
Знаю, что вывернется, он терпеть не может всех этих нежностей, возраст такой жеребячий, но мне дико хочется почувствовать хоть что-то родное тут, где, как выяснилось, все не так, как я думала.
Что-то стабильное в перевернутом мире.
И Ромик, словно поняв мою нужду, замирает на мгновение, сопит и неожиданно сам тянется ко мне, обнимает, обхватывает своими сухими жилистыми лапами, стискивает.
— Блин… Данка… Мать так орала, я с соседнего двора услыхал…
— Да пофиг… — бормочу я, с наслаждение вдыхая его запах, уже не ребенка, а такого, вполне себе серьезного пацана, и дымком сигарет от него тянет, и парфюмом каким-то, но все равно что-то улавливается до слез родное.
Когда Ромика принесли из роддома, я не могла нанюхаться его запахом, таким он мне сладким казался, нежным-нежным… И сам братишка, крохотный, беспомощный, краснолицый, вызывал умиление и желание защитить.
— Здоровый стал, — говорю я, оторвавшись, наконец, от него и рассматривая пристально, — меня уже обогнал по росту.
— Тоже мне, сложность, — хмыкает Ромик чуть презрительно, — ты мелкая, чего тебя обгонять…
— Как ты тут? — спрашиваю я, усаживаясь ровнее на лавочке и рассматривая брата.
— Да норм, — пожимает он плечами, — че мне будет? Ты сама как?
— Как видишь… — кривлю я губы, — домой приехала, вот…
Фраза получается горькой. И обиженной.
Не хочу, чтоб она так звучала, но иначе не выходит пока что. Может, потом, когда чуть-чуть в себя приду…
— Блин… — вздыхает Ромик, — ты бы хоть написала, что приезжаешь… Я бы предупредил. Мать уже неделю с ума сходит. Как этот козел вернулся в город.
— Я не думала, что… Ой, да ладно, — вздыхаю я, — зато сразу все и выяснили.
— Ничерта не выяснили, — злится Ромик, — ты мать не слушай. Она, как к Костиковым предкам сходила, так вообще с ума сошла. Орет, ходит, я пробовал сказать, так тряпкой по роже отходила. Я уже второй день у Витька ночую. Ей похрен.
— А папа? — хмурюсь я.
— А папа… — Ромик усмехается грустно, — папа у нас новую любовь нашел. И свалил. Уже месяц как.
— Что? — я ушам своим не верю! — А почему мне никто?..
— Мать запретила вообще что-то говорить. Все ждет, что отец одумается. А он не дурак. Свалил к тетке, с которой в бригаде работает.
Меня оглушает эта новость.
Родители не особо хорошо жили, сколько себя помню, ссорились, да… Верней, мать орала постоянно, а отец терпел.
И, видно, достало все.
— Ну вот… Отец свалил, она бегала в полицию на него заявлять, а потом еще двери им мазала дерьмом, ну, и так, по мелочи… — бубнит Ромка, уныло глядя перед собой, — а мне реально стыдно. И за нее… И за отца тоже. И вообще, все так тупо… А тут еще этот, твой… Приехал, весь переломанный. Шуму было… Мать туда побежала, выяснять, че случилось. Тебе набирала, а ты трубки не брала от нее. А смс она не любит же.
Я припоминаю, что да, было что-то такое примерно неделю назад. Мы с Жнецами как раз были крайне увлечены друг другом и проектом этим, и мне мамины нравоучения слушать вообще не хотелось. Потому и не брала трубку. Да и позвонила она один раз всего… Я и подумала, что ничего срочного, тем более, что за пару дней до этого с ней созванивалась уже, и вынос мозга свой получила.
Надо было взять трубку…
— Ну вот, — продолжает Ромик, — а этот урод напиз… — он искоса смотрит на меня и поправляется, — наговорил, что ты, типа, по рукам пошла, живешь с бандюганами какими-то, с двумя сразу… А когда он попробовал поговорить с тобой, они его избили…
Я лишь головой мотаю. Костик в своем репертуаре.
— Мать его орет, что ты — проститутка и шалава, и что тебя надо в тюрягу, наша ей в ответ, слово за слово — сцепились, подрались, полицию вызывали…
Я закрываю лицо руками. Боже… Вот это треш!
В нашем тихом поселке — событие века же! Сто лет будут вспоминать!
— Короче, их разняли, но про тебя теперь весь поселок говорит, что шлюха, — уныло продолжает Ромик, — я уже задолбался рожи бить… А мать… От других отгавкивается, конечно, но на тебя злится. Ты не обижайся на нее. Ей досталось.
— Я не обижаюсь, — вздыхаю я, — я просто не знаю, что дальше делать…
— Уезжай, — говорит Ромик, — тут жизни не будет тебе. Мать отойдет чуток, помиритесь. Отец… Ему пофиг. Он за это время даже мне ни разу не позвонил. Алименты с него будут снимать на меня, и, типа, все. Прикинь, как бывает? Жил, жил… А потом раз — и новая жизнь. И словно не было нас, мамки… Как так? Разве так можно? — он вскидывает на меня неожиданно острый требовательный взгляд, словно в самом деле ждет, что я отвечу, объясню…
А я…
Я только
