Демонская кровь Маргариты - Ольга Александровна Ильина
— Бабуль, она мне нужна, — прошмыгала носом я в ответ.
— Глупости! Разве станешь ты есть червивое яблоко? Вот именно, не станешь. Так разве червивая дружба тебе нужна? А о мальчике не переживай. Придет время, когда не ты с него глаз сводить не будешь, а он с тебя. И еще вопрос — нужен ли он тогда тебе будет?
— Да он даже не знает, что я существую.
— Дай время, цветочек. Дай себе время. И ты обязательно расцветешь.
Бабуля ошиблась. Я так и не расцвела. Завяла после ее смерти и стала не живой, а сушеной маргариткой.
Олю я с тех пор не замечала, а спустя совсем недолгое время ее родители продали квартиру и переехали. Больше в нашем дворе она не появлялась. А вот Маринку я часто встречала и сейчас.
Бабуля была права в одном: Маринка была вертихвосткой. И Леша мой был ей совсем не нужен. Помню, я одиннадцатый класс заканчивала, а она уже с другим под ручку ходила и на скамейках у подъезда песни горланила в компании таких же, как она, недалеких людей. Еще через год она уже не горланила, зато горланила ее лялька.
Теперь Маринка работает в магазине за углом уборщицей, и как может, или не может, воспитывает дочь. Правда, меня она по-прежнему не уважает и считает старой и никому не нужной девой. А я смотрю на нее и думаю: ну и пусть! Зато я в тридцать при всех моих недостатках выгляжу максимум на двадцать пять, а она страшная, нечесаная, наглая бабец, с узкими злыми глазками, стойким запахом перегара и немытого тела. Ее только ради Зои и держат, жалеют мамашу-алкашку. Лично мне ее не жаль, жаль дочку, у которой глаза умные и голова светлая. Глядя на такую мамашу, я всерьез размышляю, что Зое было бы лучше в приюте.
А Леша… о его судьбе я знала мало. Когда Дима так со мной поступил, я перестала обращать внимание на парней. Даже думать о них не могла. Я тогда сильно болела. Как-то очень сильно. Бабушка даже возила меня к подруге в глухую деревню под Нижним Новгородом. Подруга ее, тетя Нина, была то ли ведьмой, то ли знахаркой. И она почти год меня выхаживала. Говорила, что душевные переживания так с моим организмом пошутили, что он почти перестал работать. Я даже пару раз чуть с богом не встретилась, еле выходили.
А потом бабушка умерла. Внезапно как-то, во сне. И тогда весь мой мир рухнул и окрасился в черный цвет. Год ходила, как сомнамбула, ничего вокруг не замечала, еще год пыталась заставить себя делать хоть что-то, еще год жила по инерции, на четвертый начала хоть что-то вокруг замечать, и теперь, кажется, стала восстанавливаться, только поздно уже. Мне тридцать… будет через пару часов, и я никому не нужна. Да и привыкла я как-то жить одна.
Ох, что-то я расквасилась. Кукла Маша, ты не виновата, что вызываешь во мне такие бурные и не слишком приятные воспоминания, и мне жаль, что ты не можешь больше храниться в коробке, как мишка, как слоник, как старая пирамидка-попугай.
Я решила их выбросить, как и непонятные железяки, как старые санки, подъеденную молью бабушкину шубу и еще кучу всякого хлама, что хранил в своих закромах чулан.
Игрушки на елку нашлись за небольшим деревянным ящиком — бабушкиным сундуком. И опять на меня нахлынули воспоминания о детстве: с каждой игрушкой была связана своя история, которая всплывала в памяти, словно все случилось только вчера. Эта коробка отправилась к елке, но меня больше заинтересовал закрытый наглухо амбарным замком сундук, от которого лично у меня никакого ключа не имелось. Но внутри явно что-то лежало.
— И как же мне его открыть? Не ножом же, в самом деле, ковырять? — бубнила я, таща сундук на кухню. Жаль, топора у меня нет, или лома или чего-нибудь еще в том же духе. Но открыть его хотелось, и чем больше на него смотрела, тем сильнее хотелось.
Я решила воспользоваться молотком для отбивных. Наверняка, если по нему стукнуть, он откроется, или петли отлетят, или еще что-нибудь произойдет, но что-то произойдет обязательно.
Каково же было мое удивление, когда ни с первого, ни с пятого, ни даже с десятого удара замок не открылся, мало того — даже не погнулся. Я била и била, и била, изо всех сил, пока не разозлилась настолько, что саданула по собственному пальцу. Вскрикнула, отдернула руку и уставилась на содранную кожу, а рана медленно наливалась кровью. Несколько капель успели упасть на стол и на крышку сундука, пока я не догадалась вытащить аптечку.
— Вот тебе и Новый год, с содранным пальцем и старым, неподдающимся сундуком, — разгневалась я сама на себя. Ну и пусть! Ну и хватит! К черту чулан, к черту воспоминания и елку тоже к черту!
Вернувшись в комнату и разобравшись с больным пальцем, я решила все-таки елку оставить. Зря, что ли, два часа наряжала? И как симпатично получилось, глаз не оторвать. Вот, стоит, сверкает переливающимися огоньками в мишуре и игрушках. Красота!
Глянув на часы, поняла, что до двенадцати уже не так много времени осталось, всего каких-то три часа. А столько еще сделать надо, столько успеть. На стол накрыть, праздничный оливье приготовить, а еще картошечку сварить, курочку зажарить и шампанское с балкона забрать вместе с солеными помидорчиками из магазина.
Вернувшись на кухню, узрела несчастный сундук и все с тем же гневом затолкала его под стол, чтобы глаза не мозолил. А следующие два часа я крутилась, как белка в колесе. Жарила, парила, варила и резала с каким-то необыкновенным ожиданием. По телевизору заводные Ваня Ургант и Сережа Светлаков вели предновогоднее шоу, а звезды эстрады пели новогодние песни, заряжая меня духом настоящего праздника.
За час до минуты икс я сбегала в ванную, приоделась в симпатичное длинное платьишко и даже накрасилась, чего не делала уже очень и очень давно, а за оставшиеся пятнадцать минут накрыла журнальный столик у дивана. На столе дымились картошечка, курочка, салат оливье манил приятным запахом, и я даже успела с большим трудом, но все же открыть шампанское. Ручку и бумажку на этот раз не взяла, решила последовать совету тети Вали и загадать просто желание, но самое главное, заветное сразу и на день
