Соблазн - Лера Виннер
Сны, которых опасался Бруно, меня снова не потревожили, как будто он спугнул их своим вниманием, и спала я так долго и крепко, что очнулась только к обеду следующего дня.
После коротких размышлений отказавшись от мысли о том, чтобы заподозрить в этом барона Монтейна, я вернулась к повседневным обязанностям хозяйки, которых заметно прибавилось. Теперь ко мне обращались касательно всех бытовых и хозяйственных нужд. Едва ли кто-то беспокоил подобными мелочами герцога, но так и не увидевшие его тело люди были по-прежнему встревожены и не понимали, как себя вести.
Свою задачу я видела прежде всего в том, чтобы показать им: жизнь продолжается. Даже без герцога Удо.
Отдавая распоряжения и принимая решения, мыслями я снова и снова возвращалась к нему, и раз за разом задавала себе один и тот же вопрос: хотела бы я увидеть его снова? Теперь?
Однозначного ответа не находилось.
Удо, очевидно, таким желанием не горел, слишком коротким и холодным было его письмо. Возможно, однажды, немногим или многим позже…
Уже поздно вечером, лёжа в постели, я впервые за эти дни задумалась о том, чтобы написать отцу, но промучившись не меньше часа, пришла к выводу, что просто не знаю, как это сделать. Сообщить, что я внезапно овдовела? Или овдовела, но не совсем?
При всём желании я не могла объяснить ему то, чего сама до конца не понимала. До возвращения Бруно мне оставалось только догадываться и строить предположения.
Вильгельм ни слова не сказал о нём, не задал ни одного вопроса, хотя в момент его визита в замок и нашего разговора, состоявшегося у всех на виду, присутствие мужчины рядом со мной его явно удивило. Однако именно теперь, после встречи в трактате, я перестала сомневаться в том, что Бруно вернётся.
Каждый день задержки означал только одно: его поиски увенчались успехом, и Удо в самом деле захотел говорить с ним.
К чему это могло привести впоследствии оставалось по-прежнему не ясно, но так было лучше, чем вовсе ничего не знать.
Чувство спокойного тепла нарастало в груди, и погружаясь в сон окончательно, я улыбнулась снова, почувствовав, что кто-то наблюдает за мной. Присматривает со сдержанной тревогой и нежностью. Быть может, мама. Быть может…
Разбудило меня нечто, похожее на толчок в спину.
Резко сев на кровати, я первым делом окинула взглядом комнату, но она осталась пуста. Кроме меня и широкой полосы лунного света в спальне никого не было, со двора не доносилось ни звука.
Не позаботившись о том, чтобы надеть халат, я босиком бросилась к двери, чтобы сама не зная зачем выглянуть в коридор, но она открылась так резко, что мне пришлось отскочить, избегая удара в лицо.
Бруно вошёл в спальню уверенной походкой имеющего на это право человека и окинул меня внимательным взглядом с головы до ног.
Он был в той же одежде, в которой уезжал, волосы растрепались после быстрой скачки. По всем признакам, он очень спешил, а у меня не нашлось мужества даже на то, чтобы из вежливости ему улыбнуться.
Так и не сказав ни слова, он подхватил меня за талию, приподнимая, и прижал спиной к двери.
Пропуская его волосы между пальцами, я обхватила его бёдра ногами и поцеловала первой, прикусила нижнюю губу не то из мести за долгое отсутствие, не то из банального нетерпения. После нескольких дней разлуки это оказалось так просто — без малейшего стеснения и мысли о том, как это будет выглядеть.
Зная, что он удержит, свободной рукой я оттянула ворот его рубашки, почти срывая шнуровку, погладила твёрдое плечо, ещё горячую от спешки кожу.
Не теряя времени даже не поцелуи, которые казались сейчас абсолютно лишними, Бруно вошёл в меня одним движением — резким, глубоким, почти болезненным, и я застонала в голос, гася этот стон о его висок.
О том, что нельзя, чтобы было слышно я ещё помнила…
Но ни о чем другом кроме.
Он двинулся во мне быстро, сильно, собственнически, как если бы у меня не было права отказаться и остановить его, если мне не понравится.
Мне нравилось.
От той власти, которую он так легко взял надо мной, захватывало дух, под веками жгло, а кровь стучала в висках.
Бруно действительно мог сделать что угодно, а у меня не было ни малейшего желания ему сопротивляться. Потому что всё, что он делал до сих пор, попадало точно в цель. Потому что даже сейчас, став грубым и требовательным, он смотрел на меня так, что внизу живота сворачивался тугой тёплый узел.
Он провёл ладонью по моим волосам, с безупречно рассчитанной силой оттягивая их назад, чтобы посмотреть мне в глаза, и оставил ладонь лежать на затылке, чтобы при очередном особенно резком движении я не ударилась о дверь.
Даже Удо никогда не обращался со мной так — не делал то, что ему вздумается, лишая воли и возможности пошевелиться.
Но именно сейчас и именно с Бруно эта полная беспомощность отзывалась таким внутренним жаром, что воздух приходилось глотать понемногу. Горячий и влажный, он иссушал изнутри, и единственным спасением казалось продолжать цепляться за его плечи.
В этом откровенно зависимом положении я как никогда ярко чувствовала его член внутри, как он двигался во мне, и каждое движение стоило мне заново прикушенной губы, потому что мы оказались как будто созданы друг для друга. Как будто Бруно весь был придуман кем-то именно для меня.
Эта мысль оказалась настолько ошеломляющей, что, спасаясь от неё, я потянулась к нему снова, и на этот раз он поцеловал первым.
Забирая остатки воздуха и воли, он даже не целовал, а терзал мои губы, как будто пытался таким образом донести до меня очень простую вещь: я принадлежала ему целиком и полностью, и он не был намерен давать мне возможность отступить, отказаться или спрятаться.
Его настойчивость, его внезапный голод по мне, возникший всего за пару дней, ошеломляли, и вместе с тем, вызывали во мне такой восторг, что я перехватывала у него инициативу и не боялась кусать в ответ.
Весь мир для меня сосредоточился чуть ниже живота, в том месте, где мы с ним были соединены так крепко и так жарко.
Как я и хотела в наш первый раз, он молчал. Теперь, когда это наконец случилось, у
