Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь
— Сбежишь ещё раз. Точ-но убью.
Лань закидала головой, глаза её были по-прежнему полны животного страха. Она поняла. Это не была метафора. Это было обещание.
Хаос нарастал. Дверь в их комнату с треском распахнулась, и несколько громил ворвались внутрь. Один из них, увидев Фэн Ранью, пытавшуюся преградить им путь, со злобой крикнул: «Говорили же — будут проблемы! На, получай!» — и грубо толкнул её, так что хозяйка с криком упала.
И тут что-то в Цан Сине щёлкнуло. Вся его накопленная ярость — на Лань, на ситуацию, на самого себя — нашла наконец выход. Его лицо исказила гримаса чистой, не сдерживаемой более демонической ярости.
— СМЕРТНЫЕ ЧЕРВИ! — прогремел его голос, и он уже не был похож на человеческий.
Он двинулся навстречу бандитам. Его движения были не просто быстрыми — они были неестественными, размытыми. Он не дрался, он танцевал смерть. Его ладони, ударяя, издавали хруст костей. Пинок отправлял громилу весом в центнер в полёт через весь зал, как тряпичную куклу. Он был демоном, обрушившим свой гнев на тех, кто посмел вторгнуться в его пространство. Это было ужасающе и прекрасно одновременно.
Лань, прижавшись к стене, наблюдала за этой картиной с ужасом. Её мозг лихорадочно работал: «Бежать! Сейчас, пока он занят! Но куда? Где эти идиотки, Сяофэн и Мэйлинь? Если сбегу, он сдержит слово и убьёт. Если останусь… что он со мной сделает?»
В разгар этого внутреннего монолога чья-то грубая рука схватила её сзади за плечо.
— А ну, красавица, пошли с нами!
Инстинкты снова сработали быстрее разума. Лань резко развернулась и нанесла точный, выверенный удар коленом в пах нападавшему. Тот с присвистом сложился пополам, завывая от боли.
Но в суматохе, среди толпящихся и бегущих в панике музыканток и служанок, кто-то сильно толкнул Лань в спину. Она потеряла равновесие, отчаянно замахнулась руками, пытаясь зацепиться за что-то, но её пальцы скользнули по гладкой балюстраде.
И она полетела вниз.
Мир превратился в мелькание огней, лиц и драпировок. Удар о пол второго этажа был оглушительным и коротким. Острая, жгучая боль, хруст, отдавшийся во всём теле, и затем — абсолютная, беспомощная тишина, наступившая в её сознании. Она лежала, не в силах пошевелиться, глядя в потолок, и понимала лишь одно: нога, которую она подогнула под себя при падении, больше её не слушалась. Она была сломана. Бежать теперь было невозможно. Совсем.
Цан Синь был подобен урагану. Каждый удар его кулака или пятки был разрядом молнии, обрушивающейся на грубых бандитов. Он не просто нейтрализовал угрозу — он уничтожал её, выплескивая всю свою накопленную ярость, ревность и боль. В его движениях была демоническая, хищная грация, а на лице застыла маска холодной, безжалостной ярости. Эти люди были всего лишь мухами, осмелившимися жужжать рядом с драконом.
Именно в этот момент, отбросив очередного громилу в стену так, что из неё посыпалась штукатурка, он мельком взглянул через плечо, туда, где оставил Лань.
И увидел пустое место.
Сердце его ёкнуло от знакомого, острого, как нож, страха. Она сбежала! Ярость вспыхнула с новой силой. Он уже мысленно видел, как бросится в погоню, как найдет её и…
Но его взгляд скользнул дальше, к лестнице, ведущей на первый этаж.
И мир остановился.
Она не убежала. Она лежала внизу, неестественно скрючившись, маленькая и беззащитная на холодном полу. Её лицо было залито мертвенной бледностью, глаза были закрыты. А её нога… её правая нога была вывернута под невозможным, отвратительным углом. Хрупкая лодыжка явно была сломана.
Вся его ярость — и к бандитам, и к ней, и к самому себе — мгновенно испарилась. Её сменила леденящая душу волнаужаса. Такого ужаса он не испытывал никогда, даже в самые страшные моменты дворцовых интриг. Это был не страх императора, теряющего добычу. Это был страх мужчины, видящего, как гибнет самое дорогое.
— ЛАНЬ! — его крик был не императорским повелением, а необузданным, животным воплем отчаяния.
Этот крик, полный нечеловеческой боли и мощи, пронзил весь хаос. Оставшиеся бандиты, увидев, как их товарищи разбросаны по залу как щепки, а их предводитель смотрит вниз с выражением настоящего безумия на лице, поняли главное: игра проиграна. Это был не просто сильный боец. Это было нечто другое. Нечто древнее и злое.
Страх, более сильный, чем жажда наживы, охватил их. Они, не сговариваясь, бросились к выходу, расталкивая друг друга, оставляя на полу своих покалеченных и стонущих товарищей. Им было плевать на деньги, на угрозы заказчика. Им нужно было просто бежать от этого демона в облике человека.
Всё произошло в одно мгновение. Крик, топот убегающих бандитов, стоны раненых — всё это растворилось в белом шуме, заглушённым оглушительным стуком его собственного сердца. Цан Синь не шёл — он мчался, снося всё на своём пути к лестнице.
Он не спускался по ступеням. Оттолкнувшись от пола с нечеловеческой силой, он пересёк пролёт одним мощным прыжком и приземлился на колени рядом с ней, не чувствуя удара о каменные плиты. Его дыхание перехватило. Лежать на холодном полу, в грязи и осколках, ей, принцессе… Его Лань…
Его руки, только что крушившие кости, теперь дрожали. Он боялся прикоснуться, боялся сделать больнее. Осторожно, как драгоценнейшую фарфоровую куклу, он провёл пальцами по её виску, смахнув прядь волос.
— Лань… — его голос был хриплым шёпотом, полным мольбы. — Прошу, открой глаза.
Она не ответила. Её лицо было мраморно-бледным. Но слабый, едва уловимый стон вырвался из её губ, когда его пальцы коснулись шеи, чтобы нащупать пульс. Она была жива.
Этот тихий звук вернул ему способность действовать. Мгновенно оценив ситуацию, он понял: нельзя ждать, нельзя двигать её как попало. Сломанная нога была ужасна, но главное — убрать её отсюда, в безопасное место.
Он снял свой простой верхний халат и, с нежностью, которой в нём никто не мог бы заподозрить, аккуратно обернул им её, стараясь зафиксировать голову и повреждённую ногу. Затем он скользнул одной рукой ей под спину, а другой — под колени.
Когда он приподнял её, его поразило, как она легка. Слишком легка. Худая, как тростинка после всех этих недель скитаний. Её голова бессильно упала ему на грудь, и он почувствовал, как что-то в его духе, окаменевшее от гнева и власти, треснуло.
Он поднялся на ноги. В его движениях не было больше демонической ярости — только сосредоточенная, абсолютная решимость. Он держал её так, чтобы её
