Сошествие в Аид - Хейзел Райли
Гермеса и Аполлона нет. Мы одни. И неизвестно — надолго ли.
Хайдес, будто ничего особенного, вешает ключ на крючок и принимается расстёгивать оставшиеся на рубашке пуговицы. Проходит мимо, стягивая рукава, и ткань с шелестом падает на пол, открывая моему взгляду широченную спину. И хотя он стоит ко мне вполоборота, я прекрасно вижу его руки, замирающие на поясе. Вслед за этим — треск молнии.
Глотка пересыхает. И, кажется, отопление тут выкручено как в аду.
Хлопок двери возвращает меня в реальность. Скашиваю взгляд на диван и морщусь. Я уже как-то раз на нём спала — и потом два дня ныла спина.
Делаю три быстрых шага и влетаю в комнату Хайдеса. Он стоит у шкафа в одних спортивных штанах, спущенных на бёдра так низко, что видна V-линия.
— Ты ещё что хочешь?
Многое, что вслух не скажешь. Я глубоко вздыхаю:
— Я не хочу на диван. Он неудобный.
Он довольно щурится:
— Знаю. И я туда не пойду, чтобы уступить тебе кровать.
Я скрещиваю руки и облокачиваюсь о косяк:
— Намекаешь, что спать будем вместе, на твоей двуспалке? — подтруниваю.
Хайдес закрывает створку, пересекает комнату и опускается на покрывало:
— Разве ты не собиралась забиться к Аполлону в его детскую койку?
Я беззаботно пожимаю плечами, надеясь, что моя «пофигистка» выглядит убедительно:
— Окей. Тогда пойду к нему. Как думаешь, стырить у него футболку, чтобы было удобнее спать?
Я только поворачиваюсь — и на меня обрушивается чьё-то молчаливое, но бурное присутствие. Свежий аромат Хайдеса обдаёт лицо, и через пять секунд я уже зажата между стеной и его обнажённым прессом. Глаза у него сузились, дыхание идёт через нос, ладонь у моего затылка. Пальцы ловят одну из косичек и начинают перебирать.
— Хейвен, одну вещь ты должна знать… — шепчет. — На людях я обязан держаться от тебя подальше и не показывать ни малейшей привязанности. Но когда мы одни… — он делает паузу и облизывает губу, — нет предела тому, что мы можем делать.
Лёд пробегает по позвоночнику.
— Нет предела?
Вторая рука, свободная от моих волос, ложится мне на бок. Подушечки пальцев ныряют под свитер и замирают, отстукивая по коже нетерпеливый ритм.
— И если ты думаешь, что я позволю тебе спать, прижавшись к моему братцу, в его кровати, да ещё в его вещах, — ты ошибаешься, маленькая бестия.
— А я могу и без вещей. Только майку надену.
Он сжимает мою талию ещё сильнее, пальцы впиваются в кожу, и он прижимается ко мне плотнее.
— Хейвен.
С тем бесшабашным мужеством, которое есть у тех, кто не боится выставить себя дурой (то есть у меня), беру его лицо в ладони и приподнимаюсь на носки:
— Понимаешь, почему я не сдамся? Да, ты можешь вести себя как последний урод, сколько влезет, но важны моменты вот такие. Когда ты смотришь на меня так, будто я самое красивое, что видел.
У Хайдеса сжимаются веки — чистая мука на лице.
— Ты не представляешь, как трудно было в последние дни смотреть на тебя так, будто ты для меня никто. Но, Хейвен, если я позволю себе бросать на тебя такие взгляды наедине, они заберут тебя у меня. Они сделают тебе больно.
— Я понимаю.
Он распахивает глаза, не веря:
— Что?
— Понимаю, но не принимаю те решения, что ты принял. Без разговора со мной. И, главное, твои способы были… отвратительны.
— Такими и останутся, Хейвен, потому что я не передумал, — заявляет он. Кладёт ладони на мои руки, слишком коротко поглаживает по тыльной стороне — и отступает.
Дышать снова получается ровно — и всё равно хочется, чтобы он больше не отходил.
— Через несколько дней мы летим в Афины, — продолжает он уже отстранённо. — Сыграем в этот чёртов игру Афины, боксерский матч. А потом ты сядешь на первый же рейс обратно в Штаты и сделаешь вид, что никогда нас не знала.
Он кладёт телефон на тумбочку и ложится на бок, лицом к окну.
Я не решаюсь пошевелиться. Даже если бы хотела — не смогла бы. После всего, что только что было, как лечь к нему в кровать и провести ночь рядом? Всю жизнь считала себя упрямой и несгибаемой, но этот мальчик заставляет сомневаться, что такое упрямство на самом деле.
Медленно сползаю на пол и сажусь, прислонившись спиной к стене. Смотрю на Хайдеса и думаю: а вдруг он на самом деле не спит и изо всех сил держится, чтобы не подойти и не поцеловать меня? Всё идёт не так. Мы должны были бы поссориться — и поцеловаться. А не поссориться и разойтись по углам. Если он меня хочет — должен бороться. А я знаю, что хочет.
Хуже всего то, что из-за этого у меня только сильнее чешутся руки добраться до тайны его семьи. Почему Кронос и Рея Лайвли такие опасные?
Голова откидывается о стену, я вздыхаю. Клонит в сон, и, глядишь, закончу на диване — как ни сопротивлялась.
И тут на тумбочке вспыхивает экран телефона Хайдеса — пришло уведомление. Не важно, сообщение это или нет, меня поражает цвет отсвета, который расползается по тёмному потолку: смесь оранжевого и розового.
Скидываю обувь и поднимаюсь. На цыпочках подхожу к тумбочке и тянусь к телефону Хайдеса — чисто из любопытства.
Выдыхаю прерывисто. В глазах щиплет, я прикрываю рот ладонями, чтобы не издать ни звука. Обои у него — это я. Я, на кромке моря, в Греции, на фоне рассвета. Наверное, одна из тех фотографий, для которых он просил меня позировать. Я у него стою на заставке. Я.
Смотрю на чёрные волосы Хайдеса, рассыпавшиеся по подушке. Похоже, он дремлет, поэтому осторожно пятюсь к выходу.
И в этот момент мне уже всё равно, что спать придётся на том неудобном диване. Я улыбаюсь во весь рот. Да, я, может, и наивная, потому что Хайдес сделал выбор и не собирается уступать — но… Мне достаточно знать, что мы дорожим друг другом одинаково. Разберёмся.
— …честно, молодец, — доносится приглушённый голос Гермеса с той стороны. В замке поворачивается ключ. — У Хайдеса есть свой блог на Tumblr, а ты можешь открыть YouTube-канал и заливать, как играешь. Лучше голым по пояс — лайков больше. Всем известно, что объективация…
Гермес смотрит на меня, хмурясь. Аполлон у него за спиной явно рад, что кто-то оборвал монолог
