Северный ветер - Александрия Уорвик
– Жена моя, – произносит Борей холодно, у самых моих губ. – Извечная лгунья.
Мне никак не оправдать свое присутствие у него в спальне. Он все понимает. Он даже не удивлен.
– Спрошу еще раз. Почему колеблешься?
Как объяснить, когда я сама не знаю причины? Утопающий цепляется за любую соломинку.
Борей поднимает руку. Я так напряжена, что вдруг погружаюсь в самое первое воспоминание о нем, слышу скрип ветхой двери в Эджвуде, громоподобные шаги и вздрагиваю.
Он замирает, его рука так близко к моей щеке, что я чувствую ее жар.
– Вот как? – тихо спрашивает Борей. – Ты меня страшишься?
В горле встает ком, и меня захлестывает жгучий стыд. Когда-то я боялась. Но те времена давно в прошлом.
– Нет, – шепчу. – Я знаю, ты не причинишь мне вреда.
– И я-то думал, это взаимно.
Колкая боль в груди разрастается бесконечной агонией. Больше всего на свете хочу сказать, что не собиралась ему навредить, никак и никогда, но сомневаюсь, что он поверит.
Его взгляд падает на пузырек, зажатый в моем кулаке. Один за другим Борей отгибает мои пальцы, открывая алый настой, что плещется в стекле. Всего лишь лепестки да листья, способ покончить с жизнью бога. Мысль, что укоренилась во мне. Я пыталась ее выкорчевать, и все же она возродилась.
– Зефир, – произносит Борей, и голос его сочится усталостью.
Ложь подкатывает к горлу, горячим комком скапливается на языке. У нее сильный привкус желчи. Если Северный ветер все знает, отрицать что-либо нет смысла. Я могла бы обвинить во всем его брата, но должна сама отвечать за свои поступки. Это я попросила у Зефира сонный настой. Только я.
– Ты упоминала, что Зефиру были нужны травы из Сада забытья, но так и не сказала, для кого же предназначался настой. – Борей вперяет в меня взгляд. – Кто жаждал его так отчаянно, что ты была готова рискнуть жизнью и проникнуть во владения Сна, дабы украсть цветок?
Мне трудно дышать. То, как Борей на меня смотрит, с таким недоверием… но, думаю, хватит уже лгать. И ему, и самой себе.
– Это была я.
И снова повисает тишина. Такое чувство, будто она раздирает мне кожу.
– Я знал, что брат попытается настроить тебя против меня. Знал с первого же мгновения, как вы встретились. Он проделал то же самое с моей покойной женой.
С той, кого убили бандиты. С матерью его ребенка.
– Ты ее мне напоминаешь, – говорит Борей.
Я вскидываю голову. И как только смотрю ему в глаза, то поражаюсь, сколько же в них нежности. Наверняка мне лишь мерещится.
– Опрометчивостью? – голос дрожит.
– Верностью, храбростью, – отвечает Северный ветер, – и львиным сердцем.
От его слов у меня в груди становится тепло. Неужели он и правда видит меня такой?
– Моя покойная жена тоже меня не боялась.
– Почему ты думаешь, что я не боюсь?
– Разве? – вскидывает он брови.
– Сперва боялась, да. Была просто в ужасе от этого твоего черного лика и копья. Думала, ты жесток.
– А-а. – В уголках его глаз собираются морщинки. – Ты хорошо это прятала.
Борей отпускает мою руку, и я клянусь, в тот же миг внутри меня обрывается ниточка. Он отходит к креслу перед камином, сжимает спинку, глядя, как чернеет и осыпается среди жарких углей дерево.
– Когда мы только встретились, она назвала меня напыщенным ослом. – С его губ срывается звук. Он то ли хохотнул, то ли фыркнул, но надломленно. – И тогда я понял, что не смогу ее убить.
Какая же я напрочь жалкая, если завидую мертвой. Но я слышу, как сильно он ее любил, как то, что у него отняли ее и сына, уничтожило в нем всякие остатки человечности. Кажется, я надеялась заполнить эту пустоту. Глупая.
– Темь нуждалась в ее крови. А она дралась, как дикая кошка, грозилась лишить меня мужского достоинства. – Борей бросает на меня косой взгляд. – И еще одно сходство.
Прочищаю горло.
– Приятные были деньки.
Тени в его глазах сливаются с тенями на лице и утекают вглубь.
– Я еще никогда не оставлял жертву в живых. Я не знал, что с ней делать. И она, вероятно, тоже не знала, что делать со мной. – Борей качает головой. – В цитадели я дал ей полную свободу. Первые два года она пыталась меня отравить на каждом шагу. Сбегала столько раз, что и не сосчитать. Намеревалась оборвать мою жизнь, и я не могу ее в этом винить. Однако примерно через пять лет после прибытия в Мертвые земли она слегла с тяжелым недугом. Альба старалась изо всех сил, однако неизвестная нам хворь не поддавалась лечению.
Борей умолкает, но я не собираюсь заполнять паузу. Он собирается с силами и продолжает:
– Я провел у ее постели много месяцев. Моей жене удалось победить болезнь, и к тому времени между нами завязалась хрупкая дружба. А потом эта дружба стала глубже, – голос Борея пропитывается теплом, – и я воспылал к смертной любовью.
Мое сердце так сильно колотится о грудину, что его наверняка отлично слышно. Никогда не думала, что с губ Северного ветра сорвется это слово: любовь. Он способен чувствовать любовь, как способен на сострадание, доброту. И это я тоже рассмотрела в нем чуть ли не слишком поздно.
– Когда я узнал, что она ждет ребенка, моя жизнь снова изменилась. Думал, никого нет на свете счастливей меня. Я столько пробыл без семьи, и вот мы построим ее вместе.
Желание подойти, утешить настолько сильно, что мне приходится физически себя сдерживать. Голос все выдает, эту боль. И голос, и поза, и побелевшие губы. Ведь я знаю, чем кончится его рассказ.
– Зефир временами наведывался, – продолжает Борей. – Когда я отсутствовал, само собой, он проводил время с моей женой. Я не придавал этому значения. Не было причин.
Волоски у основания шеи сзади встают дыбом. Я и не подозревала, что Зефир знаком с покойной женой Борея. Он об этом никогда не упоминал.
Король стискивает спинку кресла. Тяжело, жестко выдыхает сквозь зубы.
– Я должен был догадаться, что его намерения корыстны. По сути своей он плут, движимый ревностью, жадностью. После рождения сына, Калаида, жена от меня отдалилась. Затем однажды я обнаружил, что она пропала. Похищена, как оказалось. И наш сын…
Борей сглатывает. Меня пронзает невероятная догадка. Нет, невозможно…
– Засада. Бандиты в горах. Когда я добрался, было уже поздно. Их не стало, а Зефира и след простыл.
Я смотрю на Борей в полном ужасе.
– Зефир похитил твою жену и ребенка?
– Да.
Желудок сжимается так, будто вот-вот извергнет желчь
