Похищенный. Катриона - Роберт Льюис Стивенсон

— Я стараюсь лишь следовать совету вашей милости и только отвечаю на вопросы, — возразил я.
— Будьте разумны и одумайтесь, пока есть время, — сказал он. — Я оказываю вам всемерную снисходительность, а вы, по-видимому, вовсе ее не цените, так что (если вы не поостережетесь) она может остаться втуне.
— Я очень ценю вашу снисходительность, но мне представляется, что произошла ошибка, — ответил я с запинкой, понимая, что наконец мы начали говорить как противники. — Я пришел сообщить вам сведения, которые, надеюсь, убедят вас, что Алан не принимал никакого участия в убийстве Гленура.
Лорд-адвокат, казалось, пребывал в нерешительности: он крепко сжал губы и глядел на меня сверкающими глазами, как рассерженный кот.
— Мистер Бальфур, — сказал он наконец, — настоятельно прошу заметить, что вы избираете путь, опасный для ваших интересов.
— Милорд, — ответил я, — в этом деле я столь же мало думаю о собственных интересах, как и ваша милость. Бог свидетель, у меня есть только одна цель: помочь свершиться правосудию, чтобы невинные не понесли кары. Если, стремясь к ней, я навлекаю на себя неудовольствие вашей милости, мне остается только терпеть, сколько хватит сил.
Тут он встал, зажег еще одну свечу и некоторое время пристально меня разглядывал. Я с удивлением увидел, каким серьезным и даже мрачным стало его лицо. Мне даже показалось, что оно побледнело.
— Вы либо очень простодушны, либо совсем наоборот, и я вижу, что мне придется кое-что сказать вам под секретом, — сказал он наконец. — Это политическое дело… Да-да, мистер Бальфур, хотим мы того или нет, но оно политическое! И я содрогаюсь при мысли, как много от него зависит. Едва ли мне нужно объяснять столь образованному юноше, что к политическому делу мы подходим совсем иначе, чем к уголовному. Salus populi suprema lex[50], — эта максима открывает путь для всяческих злоупотреблений, но она обладает силой, какую мы находим еще только в законах природы — иными словами, она имеет силу необходимости. С вашего разрешения, я растолкую вам подробнее. Вы хотите, чтобы я поверил…
— Прошу прощения, милорд, но я хочу, чтобы вы поверили только тому, что я сумею доказать, — перебил я.
— Ах, мой юный джентльмен, — сказал он, — не будьте столь прямолинейны и позвольте человеку, который, по меньшей мере, вам в отцы годится, выразить с помощью собственного скудного красноречия собственные убогие мысли, даже если они, к несчастью, не совпадают с мыслями мистера Бальфура. Вы хотите, чтобы я поверил в невинность Брека. Мне это представляется не особо важным, тем более что мы его не поймали. Но вопрос о невиновности Брека касается не его одного. Признание ее уничтожит все предпосылки обвинения, которое мы готовим против еще одного, совершенно иного преступника. Человека, закореневшего в измене, уже дважды восстававшего с оружием в руках против своего государя и уже дважды прощенного — сеятеля крамолы и (независимо от того, кто именно стрелял) несомненного вдохновителя этого преступления. Мне незачем объяснять вам, что я говорю о Джеймсе Стюарте.
— А я могу лишь бесхитростно ответить, что я пришел сюда, чтобы частным образом доказать вашей милости невинность Алана и Джеймса, и что я готов подтвердить ее показаниями на суде, — сказал я.
— На это я отвечу вам столь же бесхитростно, мистер Бальфур, — сказал он, — что в таком случае я не вызову вас для дачи показаний, и желал бы, чтобы вы вообще больше об этом никому не говорили.
— Вы вершитель правосудия в этой стране, — вскричал я, — и вы предлагаете мне совершить преступление!
— Я человек, обеими руками оберегающий интересы этой страны, — ответил он, — и я говорю вам о политической необходимости. Патриотизм не всегда согласуется с формальными требованиями морали. Полагаю, вас это должно радовать, как залог и вашего спасения. Факты свидетельствуют против вас, и если я все-таки пытаюсь выручить вас из весьма опасного положения, то отчасти, разумеется, потому, что я отдаю должное вашей честности, которую вы доказали, придя сюда, а также ради письма Пилрига, но главное — потому что в этом деле на первое место я ставлю свой политический долг, а служебный — на второе. По той же причине — повторяю вам столь же откровенно — мне не нужны ваши показания.
— Мне не хотелось бы создать у вас впечатление, будто я пытаюсь грозить, когда просто изложу суть нашего положения, — сказал я. — Но если вашей милости мои показания не нужны, мне кажется, другая сторона будет в восторге заручиться ими.
Престонгрейндж снова встал и начал прохаживаться по комнате.
— Вы все-таки не настолько юны, — сказал он, — чтобы не помнить сорок пятый год и как его события потрясли страну. Пилриг пишет, что вы верны церкви и государству. А кто спас их в тот роковой год? Я говорю не про его королевское высочество с его шомполами, хотя тогда они и оказались весьма полезными. Но страна была спасена и сражение выиграно еще до того, как Камберленд подошел к Друммосси. Так кто же спас ее? Я повторяю: кто спас протестантскую религию и все здание наших гражданских установлений? Во-первых, покойный лорд-президент Каллоден: он показал себя достойным имени мужчины и не получил никакой благодарности, — так и я, которого вы видите перед собой, напрягаю все силы на той же службе, не ожидая иной награды, кроме сознания выполненного долга. Кто еще, кроме лорда-президента? Вы знаете ответ не хуже меня. Он служит пищей для сплетен, которые подхватили и вы, за что я попенял вам в начале нашей беседы. Герцог и великий клан Кэмпбеллов. И вот теперь Кэмпбелл гнусно убит, да еще на королевской службе. И герцог, и я — мы горцы, но горцы цивилизованные, чего нельзя сказать об огромном большинстве наших родичей и членов наших кланов. Они по-прежнему сохраняют добродетели и пороки дикарей. Они все еще варвары, как эти Стюарты, но только Кэмпбеллы были варварами, сражавшимися за правое дело, а Стюарты — варварами, сражавшимися за неправое. Так будьте судьей. Кэмпбеллы жаждут отмщения. Если их ожидания будут обмануты — если Джеймс Стюарт избежит кары, — Кэмпбеллы этого так не оставят. Значит, начнутся волнения в горных краях, которые вовсе не замирены и не разоружены. Попытка разоружить их свелась к