Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон
Камердинер Морриса занимал комнату, смежную с хозяйской спальней. Незадолго до зари он был разбужен отчаянными воплями. После нечленораздельных звуков прозвучали слова, произносимые столь хорошо знакомым голосом:
– На помощь! Помогите! О боже, боже, боже!
И снова – дикий вопль на одной ноте.
Камердинер ринулся к хозяину, щелкнул выключателем. Вопли смолкли; теперь слышалось невнятное бормотание, и шло оно от кровати, ибо над нею склонилась огромная обезьяна, ибо она была чем-то очень занята. Вдруг одной ручищей обезьяна схватила тело хозяина за шею, а другой – за бедра и принялась вертеть его и ломать, будто сухой прут. Далее обезьяна сорвала замок с чемоданчика, который помещался на столе возле кровати. С неким белым светящимся предметом в окровавленных пальцах, волоча ноги, обезьяна прошаркала к окну и исчезла.
Врач приехал через полчаса – но было слишком поздно. Из головы Хью Морриса обезьяна вырвала целые клочья волос вместе с кожей, выцарапала глаза из орбит и выкрутила большой палец правой руки; вдобавок она сломала несчастному позвоночник в области поясницы.
До сих пор нет ни единой улики, которая могла бы пролить хоть толику света на эту трагедию. Из окрестных зоопарков (равно как и из других мест, насколько известно) не сбегали крупные обезьяны, и никому не встречались жуткие чужаки. Камердинер Морриса видел чудовище мельком; во время допроса он дал описание обезьяны, однако с его слов не удалось даже определить, к какому виду приматов она принадлежит. Еще загадочнее продолжение этой истории. По завершении сезона раскопок Мэдден вернулся в Англию и напрямик спросил Моррисова камердинера, что именно показывал ему хозяин вечером перед своей гибелью, что конкретно забрал он у мумии, которую видел распеленатой. Камердинер дал исчерпывающий ответ. Когда наступила осень, Мэдден вновь отправился в Египет, чтобы продолжить раскопки близ деревни Гурна. Он извлек футляр с останками Апен-ары, открыл его – и что же? Поясничные позвонки были в полной сохранности. Один из них охватывала серебряная клемма – уникальное достижение в области хирургии, как утверждал Моррис.
Кристофер возвращается
Пять лет – а именно столько длился уже этот брак, до сих пор бездетный, – Нелли Мостин провела в оковах мужниных надуманных недугов и его же литературной деятельности. В последние три года Кристофер усердно готовил к печати жизнеописание и полное собрание стихотворений самого мутного из поэтов елизаветинской эпохи – мало известного и еще менее читаемого Фрэнсиса Холдера. От Нелли требовалось каждое утро изо дня в день просиживать с мужем в его кабинете, корпеть над справочниками, перебелять его каракули и писать под его диктовку, вставая с места в определенные часы, чтобы принести Кристоферу тоник, или аспирин, или стакан горячей воды. После полудня Нелли сопровождала мужа на прогулке в автомобиле, причем занятие это было для нее почти столь же напряженным, как утренние дела, ведь она регулировала уровень стекол в окнах (одно – приподнять на дюйм, другое – на дюйм опустить); она же передавала распоряжения шоферу (ехать не так быстро или прибавить скорости самую чуточку); еще она то расстегивала, то вновь застегивала Кристоферу воротник пальто и перемещала под его пледом грелку. Изредка, если день выпадал не слишком жаркий и не слишком холодный, Кристофер был не прочь пройти с полмили пешочком; тогда Нелли следовала за ним с шерстяным шарфом наготове, ибо в любую секунду ветер мог принести сырость, а солнце – скрыться за облаками. Вернувшись к автомобилю, Кристофер обыкновенно изрекал: «Что ж, знатный променадец мы совершили, Лапусенька»; потом он задремывал, разморенный, и крупная его голова моталась на шее, морщинистой, как у ощипанного цыпленка. Или же Кристоферу вздумывалось приласкать Нелли; его нежности были ровно такие же, какие престарелая дама расточает своей комнатной собачке, а именно, сводились к поглаживаниям, потискиваниям и похлопываниям, сопровождаемым «лапусеньками» и прочим сюсюканьем. Молодость и живость Нелли тонизировали Кристофера; после сеанса ласки он рвался домой, чтобы продолжить работу над книгой.
По такому сценарию развивался и тот бесподобный весенний день, когда супруги Мостин ехали мимо рощиц, пестревших примулами и анемонами; когда Нелли не раз и не два пришлось использовать переговорную трубку, чтобы велеть шоферу прибавить скорости «вот буквально на столечко» – ибо Кристоферу нужны были два полных часа на диктовку, которой он занимался после чая и до семи вечера, перед тем как позволить себе тридцатиминутный отдых. Если Кристофер засыпал, Нелли предписывалось выждать пять минут и затем разбудить его.
– Нынче вечером, Лапусенька, – заговорил Кристофер, – тебя, возможно, ждет… впрочем, не знаю, обещать ничего не могу – ждет небольшенький сюрпризец. О! Прикрой окно, будь добра – весенняя погода так обманчива. Да скорее же, Неллюшонок – ужасно дует!.. Так о чем я? А, о сюрпризце. Воображаю, как ты обрадуешься, когда узнаешь. Но пока ни слова более; и не провоцируй меня, даже не пытайся, маленькая моя плутовка!
Рощицы с их весенним кипением остались позади; автомобиль полз вверх по склону холма к деревне Поул-Стрит, которая, будто на полочке, лежала на плоской возвышенности. Пара дюжин лавчонок на въезде; далее хороводом по окружности лужайки – дома из кирпича. Лужайку эту – сущий оазис – разбили во дни далекой старины, чуждой прижимистости; о, тогда не надо было столь дорого платить за землю, за саму идею свободного пространства, предназначенного для отдохновения!.. Автомобиль подрулил к особняку, который стоял дальше всех от дороги, рядом с церковью. Кладбище тянулось до низенькой стены, что огораживала сад при особняке. По другую сторону, почти сразу за кладбищем, начинались рощицы, через которые нынче проехали супруги Мостин. Чай был готов; но Кристофер (на коленях – плед, на пледе – рукопись) начал диктовать Нелли сразу по возвращении. Они работали в его кабинете за большим столом со стопками книг; возле камина стояло кресло-качалка – в нем Кристофер обыкновенно сидел, пока Нелли зачитывала ему вслух готовую главу. Теперь же во время диктовки ровный поток его слов то и дело останавливался – это значило, что Кристофер прихлебывает горячую воду.
Нелли писала, не вникая в смысл; она давно уже привыкла водить ручкой по бумаге, аккуратно фиксируя каждое мужнино слово, и одновременно давать полную свободу мыслям. Нынче мысли были взбудоражены ощущением весны; они танцевали вместе с нарциссами, лишь изредка возвращаясь в кабинет, чтобы проконтролировать руку Нелли. В ее крови клокочет апрель – а она день за днем (о, сколько уже минуло
