Заповедник - Патрик Лестевка
- Чьи? - спросил он, указывая на волчат.
- Только мои, - сказала она. - Мою пару убил черный человек.
- Почему ты спасла меня?
- Потому что ты - охотник.
Она прижалась губами к его щеке...
...а затем он оказался снаружи под полной луной. Она была рядом с ним. Она была так же красива, или даже больше, в волчьей форме, чем в человеческой. Ее мех был белым, как снег, а ее тело излучало грацию и силу. Из пещеры доносились волчьи вопли, перемежаемые детским смехом.
- Молодые рты, которые нужно кормить.
Ее голос был гортанным рычанием.
Он уставился на свои ноги. Теперь они стали длиннее и мохнатее. Его ногти были темными, крючковатыми и очень острыми - когти. На нижней стороне каждой ноги были темные подушечки, и он едва чувствовал снег под ними. Его рот казался переполненным слишком большим количеством зубов. Он попытался встать, но его позвоночник приобрел обтекаемую кривизну, что сделало движение на четвереньках более комфортным.
Так он и сделал.
Он мог слышать то, чего никогда раньше не слышал: как будто кто-то включил громкость мира на полную мощность. Его нос был полон запахов, более соблазнительных и более глубоко текстурированных, чем он знал. Он открыл рот, чтобы заговорить, и из его горла вырвался вой. Для его новых ушей это был самый естественный звук в мире.
Она побежала в лес. Он последовал за ней, удивляясь скрученной силе своего нового тела. Вскоре они бежали вместе со скоростью, которая захватывала дух, опьяняла. Он уловил запах чего-то маленького и быстроногого впереди, ощутив его суровый страх, и понял, что никогда в жизни не был голоднее.
Он бежал так быстро, как только могли нести его новые ноги, вкус крови был сильным в его горле. Она бежала рядом с ним, ее тело было гладким белым пятном. Их добыча рванула вперед, отчаянная и испуганная. Они легко повернули, единым движением, зациклившись на своей добыче.
Существо, которое когда-то было Дэниелом Коулсом, издало еще один радостный вой.
Он снова стал охотником.
5. Три амиго
Северо-Западные территории
9 декабря 1987, 4:43 по полуночи
Ничего не существовало, кроме тропы.
Иногда она описывала ровную, прямую линию. Иногда она поднималась, извивалась или опускалась, чтобы снова подняться. Они следовали туда, куда она вела. Их внимание сузилось до одного всеобъемлющего намерения: постоянного движения вперед. Если бы их разум отклонился от этой цели хотя бы на долю секунды, был бы шанс, и хороший, они бы упали и больше никогда не встали.
Снег начал падать несколько раньше. Большие мокрые хлопья цеплялись за скользкие от пота волосы мужчин и таяли тонкими струйками по их спинам. Их ноги погружались в новый снег, и вскоре куски льда прилипли к их форме и шнуркам ботинок, словно к шерсти собаки. Это была, как заметил Одди с тоской, та самая консистенция снега, о которой он всегда мечтал в детстве: влажная и уплотняющаяся, идеально подходящая для снеговиков или крепостей. Он вспомнил время, когда в детстве он слепил из камня снежок и бросил его в соседского мальчика, которого подозревал в краже его саней. Снежок лопнул о щеку мальчика, и камень оставил дюймовую рану под глазом. Его сани снова появились на пороге на следующий день. Тогда Одди впервые понял, что насилие и запугивание были формой валюты и что иногда единственный способ избежать того, чтобы на тебя наступили, - это быть сильнее.
Пока мили разматывались у него под ногами, Одди поймал себя на мысли о своем отце, который тоже был солдатом.
Отец Одди записался на войну Рузвельта 3 мая 1942 года. Он получил пулю в горло и, после трех месяцев восстановления в Польше, был демобилизован по состоянию здоровья. Устав от тех, кто размахивает флагами и сжигает их, он отрастил себе длинную, густую стрижку и устроился на работу на целлюлозно-бумажный завод в Монтане.
Одди не верил, что его старик спал хоть одну спокойную ночь за четырнадцать лет, которые он его знал. Как и Одди, он держал нож Барлоу под подушкой, а .45 "Desert Chief" - в ящике у кровати. Как и Одди, он вставал с интервалом в час, чтобы обойти периметр своего дома. Одди слышал, как он вставал, вставлял ноги в тапочки, делал быстрый обход. Высота окна спальни Одди позволяла ему видеть, как мимо него проходила голова и шея отца. Во время последнего обхода он заглядывал к нему. Одди помнил, как первый бледный свет рассвета прорезал кедры на заднем дворе, чтобы очертить силуэт головы отца - темный и безликий диск, за исключением глаз, белых и стеклянных, как у животного. В другие времена его отец исчезал на чердаке, где хранил свой сундук. Однажды Одди просунул голову в люк, чтобы увидеть отца в его парадном синем костюме. Стоя неподвижно, туника застегнута до шеи, фруктовый салат из боевых наград, приколотых к левой груди. Стоя по стойке смирно, уставившись на голые балки крыши, прежде чем потрогать ямочку шрама на горле. Мужчина отдал честь четырьмя пальцами в пустоту, никому.
В день четырнадцатилетия Одди, отец купил ему "Ремингтон" 30/30 с обоймой на семь патронов, красным бантом, повязанным вокруг орехового приклада. Он собрал обед и ужин, наполнил термос горячим шоколадом, и они вдвоем отправились в глубь семенного участка, примыкающего к их участку. Отец и сын бродили по покрытым снегом скалам и спускались по каменистой галке, по замерзшим ручьям, лежащим ровно и серебристо на солнце, сапоги хрустели по твердому зимнему снегу. Ястреб-рыболов низко кружил в голубой полосе неба над рощей тополей, лапы волочили за собой коричневую кривую мыши.
- Послушай, - сказал отец Одди после того, как они поставили засаду. - Олени - пугливые и темпераментные существа. У тебя будет только один шанс, - oн поднял руку и ткнул большим пальцем в мясо под мышкой. - Вот сюда. За передними ногами. Пуля пробивает легкие, легкие наполняются кровью, олень задыхается. Понял?
Он вставил патрон в казенную часть и протянул "Ремингтон" Одди. Он был невероятно тяжелым. Одди спросил:
- Ты научился этому на войне?
- Чему научился?
