Тайна дома №12 на улице Флоретт - Владимир Торин
Порог был уже так близко, еще немного…
Джаспер швырнул в мухоловку почти догоревшую папиретку и достал еще одну из коробки.
— Да, ползи-ползи ты, скрюченное, сморщенное…
И тут Шнаппер остановился.
Что-то изменилось.
Джаспер застыл в недоумении. Дым больше не действовал?! Или ярость твари пересилила страх?
Мухоловка подняла голову. Клыкастая пасть раскрылась, и из нее вывалился исходящий слизью язык. Лозы потянулись к мальчику, медленно, но уверенно прошли сквозь дымную тучу…
— Нет! Ты должен бояться!
Но Шнаппер больше не боялся. Он придвинулся. Черная пелена больше не могла его остановить или хотя бы сдержать…
Джаспер швырнул в растение коробку с папиретками, развернулся и, схватив Китти за руку, бросился прочь.
Шнаппер ринулся следом.
Беглецы влетели в комнату Китти и захлопнули дверь.
Спустя мгновение ее сотряс удар.
— Держи! — крикнул Джаспер, и они с Китти схватились за ручку, но даже их общие усилия не могли сравниться с яростью злобной твари.
Ручка провернулась. Пальцы мальчика и девушки соскользнули с нее.
А затем дверь распахнулась.
Джаспер и Китти попятились.
Мухоловка забралась в комнату. Корни твари скрипнули, цепляясь за доски пола, бутон покачивался из стороны в сторону, и Джасперу вдруг показалось, что тварь ухмыляется, наслаждаясь отчаянием глупых «мух».
Джаспер и Китти уперлись в стену. Больше отступать было некуда.
Мухоловка замерла в шаге от них и встала на дыбы. Одновременно несколько лоз потянулись к сжавшимся от ужаса жертвам.
Джаспер хотел зажмуриться, но что-то внутри не позволило ему этого сделать, и он расширенными от ужаса глазами глядел, как увитые листьями конечности чудовищного растения приближаются к его лицу.
Джаспер и Китти сползли по стене. Девушка обняла мальчика. Он почувствовал, как она дрожит. Он тоже дрожал. Это был конец.
Одна из лоз твари оплела шею Китти, и та задергалась, пытаясь сорвать ее; другая коснулась стеклышка на противогазе мальчика, и из сведенного судорогой горла Джаспера вырвался тихий хрип.
Он ощутил, как что-то дотронулось до его груди.
Сердце болезненно вздрогнуло.
Пасть мухоловки раскрылась еще шире и приблизилась на шее-стебле к голове Джаспера, охватывая ее чудовищным капюшоном. Язык монстра прошелся по его кожаной маске, оставляя на ней липкую слизь, словно пробуя мальчика на вкус.
Джаспер раскрыл рот и втянул в себя тяжелый, спертый воздух…
«Я не хочу… умирать…»
Он зажмурился… Клыки верхней челюсти мухоловки уперлись в его затылок, а клыки нижней коснулись груди и зацепили шланг противогаза. Пасть мухоловки начала смыкаться…
«Я не хочу…»
Из груди вырвался крик, безумный отчаянный крик. Он заполонил все пространство внутри маски…
И тут прогремел выстрел. Он раздался где-то далеко — вроде бы на пустыре.
Джаспер распахнул глаза и увидел черноту. Он не понял, что происходит.
А потом прогрохотало еще раз.
С чердака донеслось гневное утробное рычание: Праматерь злилась.
Пасть растения отстранилась. Мухоловка задрала бутон, прислушиваясь.
Карниворум Гротум зарычал, и даже Джаспер понял, что он требует от своего приспешника.
Мухоловка нехотя расплела хватку и, позабыв о своих жертвах, ринулась к окну. На мгновение замерла возле него, глядя на улицу…
Раздался очередной выстрел… Раскаты от него прошли волной и доползли до квартиры семейства Браун.
Мухоловка забралась на подоконник, перевалилась наружу и, цепляясь лозами за стену, поползла вниз.
Уже почти сожранные «мухи» остались в комнате одни.
Джаспер стянул с головы противогаз и закашлялся. Дрожащими пальцами он нащупал руку Китти.
— Мы… живы? — прохрипел он.
Китти не ответила. Ее губы дрожали, по щекам катились зеленые слезы.
Бенни Трилби был опытным репортером и повидал многое.
После стольких лет работы в газете он полагал, что удивить его уже нечем, но этот треклятый город будто играл с ним, то и дело находя и подсовывая ему нечто эдакое. И пусть Бенни давно не мучили ни мурашки на коже, ни встающие дыбом волосы, а различные мерзости для него были лишь сюжетами и не более, всякий раз, оказываясь перед чем-то ужасающим, он задавался вопросом: «И что на этот раз?»
Бенни был скептиком и прожженным циником. Там, где иного охватила бы оторопь, в его голове начинали вращаться шестеренки, а изворотливая душонка задавалась целью выжать из сюжета как можно больше.
Сейчас же выжимать ничего не требовалось. В среде газетчиков то, что ему открылось у канала, назвали бы «незаморочным статейником» или «прыгуном»: сюжет сам запрыгнул в руки, и ради него не требовалось предпринимать различные ухищрения, заниматься переодеваниями и слежкой, канифолить нос и стачивать туфли.
И все же, глядя на дом № 12, он понял, что заморочиться (еще один журнализм) придется. Как минимум тем, как подать материал и с какой стороны поднести к нему фонарь, чтобы осветить для читателя.
Подлетев к каналу и увидев то, что там происходило, Бенни Трилби не смог сдержать самого грязного ругательства из тех, которыми пользовались газетчики:
— Абзац!
Решив, что его недостаточно, он добавил:
— Припечатать меня на этом самом месте!
Открывшееся зрелище, несомненно, заслуживало того, чего у Бенни Трилби удостаивались лишь самые острые истории, — восхищения и понюшки душевного трепета.
Трепетнув душой, Бенни толкнул штурвал и начал снижение.
Его просто распирало изнутри. Он первый! Из всех газетчиков в Габене он первым прибыл на место событий, и с этого момента сюжет официально перешел в разряд «Не-суй-нос-в-мое-дело», то есть теперь любой проныра вроде Хатчинса, Уиггинса или нюхачей из «Крысы» может быть отшит на всех законных основаниях.
Не долетев до пустыря, «Слепень» опустился и повис на стене одного из домов улицы Флоретт, как самая настоящая муха. «Быть в гуще событий» на языке ведущего репортера «Сплетни» значило «быть достаточно близко, чтобы все видеть, но желательно на таком расстоянии, чтобы не защемили хвост».
Бенни заправил стеклянные фотопластины в кассеты бортовых фотографических аппаратов и прилип носом к иллюминатору.
— Проклятье! Ничего не видно, нужно найти местечко получше…
Газетчик взялся за рычаги манипуляторов, и «Слепень» пополз по стене, цепляясь шестью механическими ногами за швы между кирпичами кладки. Аппарат преодолел скопление труб и, перевалив брюхо через карниз, забрался на крышу. Бенни глянул в иллюминатор. Да, отсюда вид получше.
Он даже засопел от нетерпения: утром, когда выпуск выйдет, вся Саквояжня встанет!
Не отрывая взгляда от происходящего у канала, он дернул висящий над плечом шнурок, и вмонтированные в «глаза» его «Слепня» фотографические аппараты защелкали, рассыпая кругом магниевое крошево. Вспышки могли выдать местонахождение Бенни, и он вновь завертел манипуляторами.
«Слепень» переполз к самому краю крыши (пару кадров с этого ракурса), а
