Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова
– А вот это, с глазами, государыня?
– Что с глазами? – Устинья так искренне была растеряна, что Макарий поверил – сама она не знает. И кивнул:
– У тебя, государыня, глаза позеленели. Теперь-то уж опять серые, а были чисто зелень весенняя.
– Не знаю… не бывало такого никогда.
И тут Макарий видел – не врет.
– А что ж тогда с тобой случилось, государыня?
Устя головой качнула:
– Сама не знаю… кровь моя, считай, и не дает ничего, но опасность чую я. Для себя, для близких…
Борис промолчал.
Он бы кое-что добавил, но к чему Макарию такое знать? Нет, не надобно.
– Опасность, государыня?
– Как тогда, с боярышнями и ядом. Словно набатом над ухом ударило, страшно стало, жутко – я и спохватилась вовремя, две жизни спасти успели. Кровь во мне крикнула, запела, вот и сорвалась я. И сейчас тоже… беда рядом!
Макарий вспомнил тот случай, кивнул задумчиво. Что ж, бывает такое. И в храмах бывает… там, правда, от Господа чутье дано, но это неважно сейчас.
– А что за опасность святые мощи несут, государыня?
Устинья только головой покачала:
– Не знаю я, Владыка. Только четко понимаю, что там, внутри, – смерть. Смерть лютая, страшная, смерть, которая всех затронет…
– И тебя?
– Что ж, не человек я, что ли?
– А что ты предлагаешь тогда, государыня?
Устя подумала пару минут, но… почуять опасность могла она, а вот придумать, как одолеть ее? Да кто ж знает?
– Есть у меня предложение получше, – Борис выход нашел быстро. – Устя, ты считаешь, что открывать его нельзя, смерть вырвется?
– Да, Боренька.
– Тогда… проверить надобно, вот и все. Тебя, владыка, уж прости, не пущу, иначе сделаем. Возьмем из разбойного приказа троих татей, мощи возьмем и закроем их отдельно.
Устинья головой замотала:
– Не во дворце! Умоляю!!!
– И не во дворце можно. К примеру, на заимку их вывезти да запереть. Есть же в лесу рядом охотничьи домики?
Устинья кивнула:
– Есть, как не быть. Меня в таком держали, когда похищали. Страшно было до крика.
Борис брови сдвинул, себе положил жену расспросить. Почему не знает он о таком? А пока…
– Как скажешь, Устёна, так и сделаем.
Устинья лицо руками растерла:
– Пожалуйста… давайте так и поступим! Когда это глупость да прихоть, как же я первая радоваться буду! А ежели правда чувствую я что-то неладное?
Черный огонь так же жег, и так же сильно болело сердце.
– Хорошо же. Макарий, сейчас поговорю я с Репьевым, хорошо, что не объявляли мы пока о приезде мощей. Что ждем, говорили, а вот что привезли их, молчали покамест, хотели спервоначалу бояр ведь допустить. Берем трех татей, берем десяток стрельцов, выедут они в лес, татей с мощами закроем, когда все с ними обойдется, жизнь им оставим…
– Дня на три. – Устя перед собой ладони сложила, смотрела просительно. – Когда через три дня за ними смерть не придет – ошиблась я, можно мощи на Ладогу везти. А ежели что-то не так пойдет, значит, не дура я взгальная, не зря шум подняла.
– Так тому и быть, – для внушительности пристукнул посохом об пол Макарий.
Не то чтобы верил он… и не то чтобы не верил. Волхвы же, сложно с ними: с одной стороны, не положено ему, с другой – глупо отказываться от того, что пользу принести может.
Устя руками по лицу провела:
– Владыка…
– Что, государыня?
– Поклянись мне сейчас, что ни Любаве, ни Раенским… никому о моей крови ни слова! Даже не так: о крови сказать можно, а о том, что чувствую я иногда, – не надо!
Макарий брови сдвинул:
– Что не так с государыней Любавой? Отчего такое недоверие к свекрови?
– Когда б к свекрови, я б еще подумала. – Устинья смотрела прямо, глаз не прятала. И снова в них зелень проблескивала, яркая, летняя, ровно листья березовые. – А только Любава моему мужу – мачеха, и свой сын есть у нее, за Федора она горой стоит. Не надо, владыка, не будем друг другу лгать. Мечта Любавы, чтобы сын ее Россой правил, для того она что хочешь сделает, и вы оба с государем о том ведаете.
Макарий не покраснел, а может, и было что, да под бородой незаметно. Зато брови сдвинул, посохом об пол пристукнул:
– Плохо ты, государыня, о свекрови своей думаешь. Ой, плохо, а она в монастырь собирается, молиться за вас будет.
– Владыка, ты ей родственник, хоть и дальний, потому и не буду я государыню Любаву обсуждать, ни слова не скажу. Просто прошу тебя не говорить ей ничего о случившемся. Неужто так тяжко это сделать?
Макарий плечами пожал.
– Не вижу я в том необходимости, но когда ты, государыня, настаиваешь, будь по-твоему. Слово даю, от меня никто о случившемся не узнает.
Устя дух перевела.
– А мне большего, владыка, и не надобно.
Борис к дверям подошел, слуг кликнул:
– Боярина Репьева мне позовите! Да быстро!
* * *
– Машенька, милая, прошу тебя…
– Илюша, как же я от тебя уеду!
– А каково мне подумать, что я тебя потерять могу? Машенька, вы с Варюшей мне жизни дороже, потому вас тать и похитить пытался, помнишь? Когда нянюшка пострадала…
Помнила Маша, и свой ужас помнила. Потому и себя уговорить позволила, хоть и вырвала у Ильи обещание, что приедет он к ним до родов ее. Потому и к Заболоцким пошла вслед за мужем.
С боярином-то и вовсе разговор простой вышел, да и боярыня Евдокия не возражала.
Хоть и болело у нее сердце за дочек, а только шепнула ей пару слов Агафья Пантелеевна. И за Устей пообещала присмотреть, и Аксинье помочь, только забот не добавляйте, и так тяжко.
Зашумело, загудело подворье бояр Заболоцких, принялись они собираться в дорогу, а Илья к Апухтиным съездил, поклонился земно тестю с тещей:
– Николай Иванович, Татьяна Петровна, не велите гнать, велите миловать!
Конечно, спервоначалу испугались родственники, бросились выспрашивать, все ли с Марьюшкой в порядке. Тут-то Илья и признался… не во всем, ну так хоть в половине.
Сказал, что хотел бы Марьюшку из города отправить, нечего бабе беременной здесь летом делать. И родители его тоже в имение поедут. А вот когда теща будет ласкова, не скажет ли она, кто роды у Машеньки принимал? Конечно, и в поместье Заболоцких есть баба опытная, ну так больше не меньше, все пригодятся…
Знал Илья, ежели случится что с Машиными родными, ему
