Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова
– Обещаю, Устёна, сиди, когда интересно.
– А спросить у тебя можно кое-что? Боярин Изместьев за что на тебя обижен? Вижу я, недоволен он, а что не так, и не пойму…
– Это давняя история, не на меня он обижен, на отца, а мне по старой памяти откликается…
Боря рассказывал, а сам думал, что повезло ему.
Марине он и не говорил о таком, и не волновало ее ничего, кроме самой Марины. То о внешности своей говорила она, то о нарядах, то в кровать тащила его.
А вот так, чтобы поговорить, чтобы тепло и хорошо ему рядом с женщиной было…
Никогда с ним такого не случалось, так что Борис просто радовался. Повезло ему с супругой, с ней не только в кровати хорошо, с ней и поговорить есть о чем, не просто она слушает – вникает, вопросы задает, и неглупые. Видно, не просто так сидела, орехи щелкала – слушала и думала.
Устёнушка…
* * *
Покамест пировали бояре, в покоях царицыных темно было, неладно да неласково. Все там собрались, кто к Любаве отношение имел, вся родня ее. Первой царица высказалась:
– Не прощу Бориске, не спущу ему! Такое у Феденьки отнять, это, считай, десять лет жизни сыночку моему отрезать! Помоги, сестричка!
Ведьма подумала, головой качнула:
– Покамест не надобно делать ничего.
– Как не надо?! – Любаву аж на кровати подбросило.
– А что ты сделать можешь? Даже когда изведешь ты пасынка, Устинью уж Федору не отдашь, позабавиться разве что. А силы от нее никакой не прибудет, поздно, все она другому отдает. Не будет Бориса, пусть его, но и Федьку привязать наново не получится.
– Совсем не получится? А Книга…
– Любава, ты меня и не слышишь ровно. Пируют сейчас бояре, а я подглядела, удалось мне царицу увидеть. Поздно, все поздно, Борису она все отдала по доброй воле, не будет его – выгорит баба, да и только. Что хочешь ты с ней делай, к Борису она себя привязала по любви, по доброй воле и намертво. Одна жизнь у них теперь на двоих, даже более того, все она сделает, чтобы его поддержать, собой пожертвует. Любит она его. Убить ты ее можешь, а пользы не будет.
– Пусть хоть так! Хоть душа моя успокоится!
– А когда так, чего нам торопиться? Сама подумай, скоро уж подарочек для пасынка твоего приедет, и он загнется, и треть Россы с ним – чего тебе еще надобно?
– Чтобы не просто сдох Борька, давно придавить надо было его, а чтобы еще помучился поболее!
Ведьма словам этим не удивилась, давно знала она, что государыня своего пасынка ненавидит люто, исступленно. За что? А за все и разом, только скрывает это хорошо.
– К примеру, могу я так сделать, чтобы болезнь ни его, ни бабу его не минула. Но это уж потом, когда болеть начнут, сама понимаешь, тут хоть на ведьм и не охотятся, а только не помилуют. Нет, не пощадят. А государь не свинопас какой, найдется кому разглядеть, подметить.
Любава о том знала, кивнула нехотя:
– Хорошо, сестрица, подожду я, сколько понадобится.
– Вот и подожди, ходи да улыбайся, месть – блюдо лакомое, которое холодным кушают, сама про то ведаешь.
– А монастырь…
– Нет, сестрица, тебе и правда злость в голову ударила. Кто тебя в монастырь отправит, когда Борьки в живых не будет? Потяни время, а там и сложится все…
Любава зубами заскрежетала, а крыть-то и нечем, во всем сестра права, куда ни кинь. И о Борисе права она, и об Устинье, а только как же обидно-то! Когда сопля какая-то все ее планы порушила, а Любава вместо того, чтобы по щекам ее отхлестать да за косу оттаскать, еще и терпеть будет, и улыбаться…
ГАДИНА!!!
НЕНАВИЖУ!!!
И так явственно это на лице ее отразилось, что поморщились присутствующие.
– Вытерпишь ли, сестрица?
Собралась Любава с духом, лицо руками потерла, глаза решимостью сверкнули ледяной, и было в ней обещание мучений страшных для ослушников.
– Недолго уж осталось, вытерплю…
* * *
Божедар на лембергской улице никогда не бывал, нечего там богатырю делать было. Нужны ему были те иноземцы триста лет в обед. Тьфу на них.
Грязные они, развратные, одеваются не пойми во что, то вши у них, то блохи, то болезни какие… Блох так вообще принято ловить и дарить друг другу в знак симпатии… Тьфу, облизяны заморские![4]
А вот пришлось – и явился для начала в трактир, кашу покушать, сплетни послушать.
Трактир богатырю не понравился.
Не то беда, что грязно, оно и в других-то трактирах так, а сделано все не по-людски. Вместо скамеек – табуреты, столы неудобные… Понятно, придирался богатырь, просто раздражало его все. Но где еще ему нужное разузнать?
Трактирщик пришел, Божедар ему мяса и вина заказал, серебряную монету на стол положил. Пузан в улыбке расплылся, полотенцем грязным стол обмахнул, так там еще больше мусора стало.
– Минуточку обожди, мейр, сейчас все готово будет!
Ждать чуть дольше пришлось, зато служанка, которая заказ принесла, едва из грязной рубахи с вырезом не вываливалась, всеми своими чумазыми богатствами. Богатыря чуть не стошнило, он-то раз в неделю обязательно в баньку, а эти ж не моются, немтыри! Выльют ароматную воду на платок – и протираются, какая тут чистота?
Воняет, аж мухи на лету падают.
Но богатырь внешне ничего не показал, вторая монетка за корсаж скользнула, подавальщица сразу заулыбалась так, что едва масло с лица не закапало.
– Чего мейр еще изволит?
Ясно, на что она намекает, только Божедару такое не надобно. Но…
– Не до радостей мне, красавица. Ты присядь, вина со мной выпей, не заругается хозяин твой?
– Не заругается. – Девка вина в кружку щедрой рукой плеснула, напротив села, грудь на столе разместила, как на блюде, на Божедара в упор поглядела. – Никак, беда у тебя?
– Не так чтобы беда, но и не радость. Сестра у меня… есть. Сбежала она недавно с иноземцем, вроде как, сказали, на Ладоге ее видели.
– Ох ты! А ты за ними, значит?
– А то как же? Это ж сестра моя, младшая, когда все хорошо у них да обвенчались честь по чести, пусть живут. А ежели блуд какой или бьет ее этот иноземец?
Это девушке было понятно. Она закивала и задумалась.
– Ох… я и не знаю, что сказать-то тебе… вроде как ни о чем таком я не слышала.
– А может, еще у кого узнать можно? Знаешь ведь,
