Кондитер Ивана Грозного - Павел Смолин

- Значится так… - вооружившись пером, я макнул его в чернила…

- Да ты ж не умеешь! – почему-то возмутился батюшка келарь, споро отобрав у меня перо и чернильницу. – На-ка вот, угольком лучше, - выдал мне маленький, острый кусочек угля, зажатый для удобства в расщепленную палочку.

В целом-то прав: я пером и чернилами по бересте не писал никогда, попортил бы ценные материалы. Нацелившись, я приготовился провести первую линию, и тут Николай положил ладонь на бересту, помешав мне:

- А вообще знаешь, Гелий, - сердечно улыбнулся. – Береста-то у нас заканчивается. Давай лучше палочкою на земле сначала нарисуем, а то ежели на бересте, секреты твои скрасть могут, - придумал оправдание своему жлобству.

- Хорошо, батюшка келарь, - согласился я. – Только за замком зайдем по пути к земле и палочкам.

- Зайдем, - вздохнул келарь так, будто я у него почку для пересадки прошу, а не замок, который после моего отъезда вместе с сундуком в монастыре и останется.

Глава 4

Выполненный палочкой на земле за зданием «склада», чтобы посторонние не видели, план реорганизации кухни вызвал у батюшки келаря и привлеченного им к делу главного повара батюшки Михаила смешанные чувства.

- Как-то оно совсем по-другому получится, - выявил келарь основную «фичу».

- Непривычно оно работникам, запутаются и гору снеди зазря переведут, - развил его мысль Михаил.

Понять можно – в эти времена как никогда не хочется «чинить то, что работает». Монастырю в этом плане еще нормально – ну запорят пару-тройку трапез послушники да трудники, но по миру монастырская братия от этого не пойдет. А крестьянину как новые методы сельского хозяйства пробовать? Не получится – всё, здравствуй, голодная смерть.

Ну и репутации у меня не хватает «протолкнуть» нововведение одной лишь ею. Придется долго и нудно уговаривать вот этих двух деятелей в подрясниках.

Кстати о «подрясниках» - пояс, любой, а не только монаший, в эти времена считается чуть ли не главным атрибутом в одежде. Не подпоясан, значит лох, чмо и скорее всего лиходей, с которым знаться себе дороже. У меня поясок хороший, в виде красной тряпицы, и он хорошо подчеркивает мои дорогие по местным меркам шмотки. Это там, в будущем можно позволить себе поспорить с поговоркой «встречают по одежке», а здесь это смерти подобно: одежда и прочий инвентарь служат сразу и инструментом оказания первого впечатления, и рекомендательным «письмом», и документами, и показателем статуса.

- Непривычно, но в силу толковости сего, - потыкал я палочкой в план. – Работники освоятся быстро, за день-два. В эти дни, спору нет, будут ошибки и пустая трата продуктов, но дальше процесс готовки ускорится, и у монастыря появятся свободные рабочие руки.

- Давай еще разок, Гелий, - решил вникнуть получше батюшка келарь. – Это чего? – носком сапога с кокетливо загнутым носком указал на кусок плана.

Удобно расположились – на скамеечке сидим, солнышко светит, птички поют, со всех сторон шумит работою монастырь, и только мухи, комары да блохи – все мы здесь время от времени почесываемся, к этому тело тоже привычно – мешают идиллии. А так, как говорят в монастыре, очень даже «благостно».

Мы втроем наклонились к плану поближе, и я еще раз, стараясь избегать терминологии будущего, рассказал где, как и чего.

- На словах-то оно гладко выходит, - поморщившись, признал Николай. – Да вот как оно на деле будет… - скептически вздохнул.

- Кухня монастырская веками строилась, и, если она такова, значит другою быть и не может, - заявил Михаил.

«Жизнь такова и больше не какова». Консерватор хренов. Что ж, есть у меня «приём» и на консерваторов: нужно объявить новинку древними, утраченными знаниями. Предков в эти времена уважают все, и уважают сильно – вот им все свои «придумки» приписывать я и буду.

- Опасения ваши, батюшки, я понимаю, - заверил я. – Предки, что у вас, что у нас, великими людьми были, и лишь их трудами имеем мы то, что имеем.

Батюшки покивали.

- Да только отец мой тоже не дурак был. И дед мой, который кухню такую, - указал на план. – В самом Цареграде видал, причем чудом – дед тогда у мясника на побегушках был, стражник поссать уходил, получилось заглянуть внутрь, - предельно «человечная», яркая на контрасте с сияющим ореолом Царьграда деталь добавила выдумке достоверности, - Заглянул дед и обомлел – каждый работник на своем месте, каждое движение в толк идет, никакой лишней суеты и толкотни. Запомнил он тогда увиденное накрепко, а как подрос, научился искусству кулинарному да в услужение уважаемому человеку пошел, сам такую кухню себе и оборудовал. Уважаемый человек через это путем угощения гостей еще уважаемее стал, а кухню сию дед вообще велел в секрете великом держать.

Блин! Я же получается против дедова завета тут распинаюсь! Надо срочно «опомниться» и разыграть сценку, а впредь, когда буду сочинять вранье на ходу, нужно быть внимательнее.

- Ох я дур-р-рак! – на «родном», греческом заклеймил я себя и движением ноги стер план.

- Эй, ты чего? – возмутился батюшка-келарь.

- Отец деду обещал секрет беречь, а я – отцу, царствие ему небесное, - перекрестились. – Получается – клятву нарушил, - соскользнул со скамейки и встал на колени, вытянув руки к удивленным монахам. – Прошу вас, батюшки, позабудьте все, что видели.

Перекрестившись, я сложил руки в молитвенном жесте и торопливо, всем видом показывая, как мне стыдно и страшно, зашептал на греческом молитву о прощении грехов:

- Господь наш, Иисус Христос, прости мне все прегрешения вольные и невольные, ибо я в них раскаиваюсь. Прошу прощения у живых и мёртвых за боль и огорчения, доставленные мной в прошлой жизни и настоящей…

Я и впрямь просил у Господа прощения, но не за самолично придуманную семейную тайну, а за то, что вру Его служителям, а заодно, через молитву эту вот, вовлекаю Его Самого в свои, чисто корыстные, замыслы. Грешен я, во лжи да стяжательстве давно и надежно погряз, но это же не я такой, а сама жизнь. Прости, Господи, раба твоего грешного. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!

Из уважения к молитве батюшки дали мне закончить, а потом келарь потянул меня за рукав, усадив на лавку. Всё!