Шайтан Иван 7 - Эдуард Тен
После поступления сведений от полковника Лукьянова, утверждавшего, что Мишкевич является идейным вдохновителем тайного общества «Свобода и революция», Гессен активизировал все свои ресурсы. Через этого философа неудачника он надеялся выйти на след Вайсера, в причастности которого к подготовке покушения на государя полковник не сомневался ни секунды.
В кабинет вошёл штаб-ротмистр Володин.— Разрешите, Герман Иванович?— Да, конечно, Арсений Олегович. Надеюсь, с чем-то новым?— Так точно. Поступил доклад ротмистра Зиневича из Варшавского жандармского управления. — Володин положил папку на стол.
Гессен с нетерпением раскрыл её и погрузился в чтение. Он всегда был ретив в работе, отдаваясь ей полностью. Володин терпеливо ожидал, когда начальник обратит на него внимание.— Вы ознакомились с докладом? — спросил Гессен, не отрываясь от папки.— Так точно, Герман Иванович. Зиневич прекрасно справился с работой в краткие сроки. В пояснительной записке он сообщает, что после сбора дополнительных сведений незамедлительно известит нас.— Хорошо, Арсений Олегович. Не забудьте отметить ротмистра от моего имени. Раскопать такие мелкие, но важные подробности за столь короткое время… Просто молодец.
Из доклада следовало, что брак Мишкевича с Изольдой Цукерман был чистой воды сделкой. По непроверенным данным, шляхтич ни разу не переступал порог спальни супруги, однако ровно через год та родила мальчика. Внезапно разбогатевший Мишкевич разом вернул все долги и последующие восемь лет вёл жизнь праздную, после одной из гулянок скоропостижно скончавшись от удара. Умер смертью, как подобает шляхтичу. Безутешная вдова так и не вышла повторно замуж, посвятив себя воспитанию сына. Поместьем управлял нанятый управитель Михаил Жаботинский. Владения вдовы Мишкевич со временем увеличились вдвое, а спустя пять лет у неё родилась дочь.
Сын Лема получил домашнее образование и по достижении восемнадцати лет был отправлен во Францию, где шесть лет изучал философию в Сорбонне. Ещё два года после выпуска он путешествовал по Европе. По отзывам знакомых, в Париже он встречался с Михаилом Александровичем Бакуниным, состоящим под негласным надзором Третьего отделения, а также с неким Карлом Генрихом Марксом, увлечённым революционными идеями (точных данных нет). Не исключено, что в тот же период состоялись его контакты с Яковом Вайсманом, проживавшим тогда в Париже (точных данных нет).
— Очень интересно… Очень. — Гессен надломал сургучную печать на следующем документе. — Вот что, Арсений Олегович. Свяжитесь с полковником Лукьяновым и уточните: он намерен действовать самостоятельно или полностью передаёт дело в наши руки?
— Уже выяснил, Герман Иванович. Они отдают дело нам и обещают содействие в случае необходимости, — доложил Володин.
— Прекрасно. Берите в разработку. Важно установить, какую именно роль этот Мишкевич играет в организации «Свобода и революция». И кто на самом деле стоит во главе неё, — усмехнулся полковник.
— Слушаюсь.
— Кстати, Арсений Олегович, подайте мне материалы по Бакунину. Совсем запамятовал этого господина.
— Суть его учения — создание безгосударственного общества на основе самоуправления. Проповедует анархию: добровольный союз свободных людей без сословий и принуждения, основанный на взаимопомощи. — доложил Володин.
— И кто-то верит в этот бред?
— К моему величайшему сожалению, последователи находятся. Я ознакомился с черновыми вариантами его трудов. В настоящее время Бакунин находится в Берлине.
— Насколько я помню, его отец был предводителем тверского дворянства?
— Так точно. Древний дворянский род. Отец, Александр Михайлович, и сам, в молодости, отличался либеральными взглядами. По непроверенным данным, был связан с декабристами, состоял в переписке с Никитой Муравьёвым.
— Выходит, Мишеньке было у кого учиться, — заключил Гессен, задумчиво глядя на портрет императора на стене.
Ротмистр Гессен был свидетелем тех событий и не по наслышке знал все подробности восстания и ознакомился со многими его участниками в процессе расследования. Именно после этих событий было создано третье управление Собственной его Императорского Величества Канцелярии куда был назначен служить Гессен, в Первую экспедицию. Своё отношение к декабрьскому восстанию он выразил для себя коротко.
–Утопия, демагогия и подрыв государственных устоев. Из чего следовало быстрое и глубокое искоренение подобной ереси. Он стал свидетелем не только бестолкового и наивного героизма, но и примеров малодушия, трусости и прямого предательства. Революцию только на эмоциях не делают. И самое запоминающееся высказывание граф Бенкендорфа когда он собрал всех арестованных офицеров по этому делу.
«Вы утверждаете, что поднялись за свободу для крепостных и Конституцию? Похвально. Прошу тех из вас, кто дал эту самую свободу крепостным — да не выгнал их на улицу, чтобы те помирали, как бездомные собаки, с голоду под забором, а отпустил с землёй, подъёмными и посильной помощью — поднять руку. Если таковые имеются, дело в их отношении будет прекращено, так как они действительно поступают согласно собственной совести. Я жду. Нет никого? Как странно… Я-то своих крепостных отпустил в Лифляндии в 1816-м, а в Тамбовской губернии в 1818-м. Все вышли с землёй, с начальными средствами. Я заплатил за каждого из них податей за пять лет вперёд в государственную казну. И я не считаю себя либералом или освободителем! Мне так выгоднее. Эти люди на себя лучше работают. Я зарабатываю на помоле, распилке леса и прочем для моих же бывших крестьян. Я уже все мои расходы покрыл и получил на всём этом прибыль. И я не выхожу на площадь с безумными заявлениями или протестами против Государя или, тем более, против Империи!..
Так как вы ничем не можете доказать, что дело сиё — политическое, судить мы вас будем как бунтовщиков и предателей Отечества, навроде Емельки Пугачёва. А теперь — всех по камерам! В одном этапе с уголовными пойдёте, сволочи!»
Ротмистр Гессен присутствовал при разговоре и после этого его уважение к графу Бенкендорфу было непоколебимо.
Глава 31
Известие, что княгиня Оболенская родила двойню, всколыхнуло весь петербургский бомонд. И великосветское общество, и те, кто помельче, с жадностью принялись обсуждать пикантную новость. Снова всплыл извечный вопрос: кто же отец детей?
Эта история вызвала крайне острую реакцию в семействе Оболенских. В отличие от праздных зевак, с упоением судачивших о скандальной подробности, Оболенские сочли произошедшее тяжким оскорблением чести рода. Слухи один нелепее другого приписывали отцовство то конюху, то дворовому, а то и вовсе смаковали историю, будто княгиня подверглась насилию во время пребывания на Кавказе — то ли одним горским удальцом, то ли целой шайкой. Со временем молва и вовсе
