Он вам не Тишайший (СИ) - Шведов Вадим

Глава 1

Как получить власть и найти хороших плотников

Несмотря на глубокую ночь били колокола. В малом зале дворца от большого скопления людей стояла духота, которую нарушал треск свечей. Стены и потолок помещения покрывала многоцветная роспись, дверные и оконные проёмы — рельефная золочёная резьба. Им вторили великолепные светильники, парадная расписная мебель и восточные ковры. Сверкала глянцевая поверхность печных изразцов. Но сейчас цветные стёкла окон и оклады икон из благородных металлов взор не радовал и не привлекал никакого внимания. В соседних покоях слышались рыдания по почившему царю Михаилу Фёдоровичу, умершего от водяной болезни (асцита) в возрасте 49 лет. Моя мать Евдокия Лукьяновна сидела на месте отца вся белая и холодная, словно неживая, а я же тем временем без устали принимал присягу. Не ожидал, что уже в шестнадцать лет мне придётся взять на себя такую ответственность…

Всю ночь под мою руку шли бояре, окольничие, думные люди. Они шли не сами по себе. Пришлось серьёзно напрячь для этого дела Бориса Ивановича Морозова. Кроме него, вряд ли бы кто справился в такой короткий период. А лишнее промедление в подобный момент могло стоить мне не только царства, но и жизни. Но и боярин всё правильно понял. Поддержав будущего царя в самом начале пути, он точно упрочит своё положение…

И хлопотал Борис Иванович в свои пятьдесят шесть лет, сильно хлопотал. Осознавал и то, что чуть ослабит хватку и оттеснят его Никита Иванович Романов, Борис Иванович Черкасский и Фёдор Иванович Шереметев. Никита Иванович — двоюродный дядя царевича, богатейший человек на Руси. Борис Иванович — знатный вельможа, глава Поместного приказа. Фёдор Иванович — судья Стрелецкого приказа, у него же приказ Большой казны и Аптекарский приказ. Этот Шереметев всюду раскинул свои длинные руки. В Судном приказе сидит Иван Петрович Шереметев. В Разбойном приказе ещё один Шереметев, Василий Петрович. Нельзя забывать и главу Сибирского приказа Никиту Одоевского, зятя Фёдора Ивановича. Эти вельможи были богаче, умнее, хитрее и кто знает, чем закончится смена власти.

Самым опасным представлялся Фёдор Иванович Шереметев. Именно в его руках оказались одновременно и деньги, и войска. А ещё как раз он больше всех уговаривал Вальдемара принять православие. Царевичу здорово повезло, что Фёдор Иванович прямо на днях слёг после совещания у государя. Поговаривали, что возможно, чиновника отравили, но никаких доказательств не было. Опять же кто мог отравить? Покойный царь безмерно доверял и любил Шереметева. Во дворце против Шереметева не было ни одного человека, способного на подобный шаг. Разве что, может Алексей? Да нет, его воспитанник не мог такое сотворить. Уж слишком он богобоязненный, мухи не обидит, тихий как мышь. С детства не кричит, не ругается, постоянно на церковных службах словно священник какой. Не тихий даже, а тишайший. Умный, правда, не по годам. Вон додумался принимать присягу, не дожидаясь утра. Сильный ход. За ночь могло бы всякое произойти…

Тёплое осеннее утро. Солнце, ещё не набравшее полную силу, ласково греет уже пожухлую, но местами упрямо зелёную траву на обочине. Грунтовая дорога вьётся через небольшой, поредевший осенью лес. Идут пятеро. Все, кроме одного, мужчины средних лет с обветренными лицами и руками, полными мозолей. Пятый — паренёк, Мишка, лет шестнадцати на вид. У каждого за спиной — потёртый вещевой мешок, а ещё инструменты, — топоры, пилы…Путники идут, не спеша, стараясь сохранять силы для длительной дороги.

— Травой-то как пахнет, — произносит один из плотников, невысокий, коренастый Пафнутий. — Сильно пахнет. Слышь, Мишка, ведь сильно?

Мишка вдыхает в себя густой, влажный воздух, пропитанный терпким ароматом мокрой земли и травы после недавнего дождя.

— Да как ей не пахнуть! После дождя всегда так! — отвечает он недовольно. Его голос с трудом скрывает раздражение, усталость и апатию.

Шагающий рядом с Пафнутием, высокий, крепкий мужчина с густой и тщательно расчёсанной бородой вдруг усмехается.

— А ты небось хочешь бросить нас, да в лес побежать? — спрашивает Пётр лукаво, своим хрипловатым, но сильным голосом.

Мишка даже не оборачивается:

— А может, и бросил бы, да смысла теперь особо нет. Осталось пути совсем нечего. До Москвы рукой подать.

— Глупый ты, Мишка, — качает головой Пётр, привычно поглаживая свою бороду, явно гордясь ею. — Тебе коли говорят «побежал бы ты», так это не к побегу зовут. Пытают верность твою, нутро твоё смотрят…А ты — «побежал бы»! Прямо так и ляпнул. Честный, что и говорить, да уж больно простодушный.

Мишка вдруг поворачивается. Заострённое от недоедания лицо парня выражало раздражение, а глаза выдавали обиду.

— А чего мне верность-то к вам хранить, Пётр Иваныч! Работа эта? — Он машет рукой в сторону инструментов. — Топором рубить? Доски строгать? Я не хочу быть плотником! Никогда не хотел!

— А кем хотел быть? Крестьянином? В земле рыться? — усмехнулся рыжий Харитон.

— Учёным быть хочу!

— Ха…ха…ха…— начали смеяться плотники.

— Ишь ты, учёный! — усмехнулся Пётр. — Без лаптей ходит, а учёным себя мнит.

— Меня священник грамоте обучил! Читать и считать умею. Штуки разные придумываю.

— И что тогда лапти себе не придумал? — язвительно вставил Харитон.

— Сами знаете! Семья наша бедная! Не до лаптей! Меня…меня из дому выгнали. Мать плакала, да куда деваться? Хлеба не стало. Совсем. Отец сказал: «Иди с Петром. Плотники хоть кусок хлеба себе заработать могут. А здесь…помрём всё». Вот и иду. Не по воле. По нужде.

На мгновение повисает тишина. Слышен лишь шелест листьев под лёгким ветерком и шумное дыхание идущих. Пётр подходит к Мишке, кладёт тяжёлую руку ему на плечо. Глаза у него теперь серьёзные, без усмешки.

— По нужде… — повторяет он тихо. — Многих нужда гонит, Мишенька. На край света гонит. Ты думаешь, я от хорошей жизни оставил дом и теперь брожу в поисках работы? Без моих денег семье не выжить…По нужде…

Он смотрит парню прямо в глаза.

— Но слушай меня. Плотник — это не каторга. Это ремесло. Честное, нужное. Дом без плотника не поставишь. Лавку не сколотишь. Гроб…- Он сплёвывает, отгоняя дурную мысль. — Да всё что угодно! Руки золотые иметь можно. И голова на плечах нужна. Не просто махать, а понимать дерево, знать его. Это навык, Мишка. Навык, который всегда прокормит.

Парень молчит, отпустив голову. Петр продолжает, а его голос теплеет:

— Со временем научишься. Сперва грубое дело — брёвна таскать, тёс колоть. Потом — топором чище работать. После рубанок в руки возьмёшь…Глядишь, лет через пять-шесть — уже подмастерье, а там и мастером станешь. Зарабатывать будешь. Не богато, может, но стабильно. Хлеб на столе будет. Своя семья. Уважение. Это ли не жизнь? Лучше, чем с голоду помирать или по чужим дворам милостыню просить.

Невнятно что-то пробормотав в ответ, Мишка вновь поднимает пилу, намереваясь идти дальше. Остальные плотники молча кивают, соглашаясь с Петром. Вся их жизнь — подтверждение его словам. Но внезапно Пётр замирает. Его рука срывается с Мишкиного плеча.

— Стой! — вырывается у него.

Все мгновенно останавливаются, настораживаясь. Слышится непонятный шум. Сперва это едва уловимая дрожь в земле под ногами, а затем далёкий, но быстро нарастающий гул, — ритмичный, дробный.

— Скачут! — вскрикивает один из путников, самый молчаливый — Фёдор. — Много всадников! Страх мгновенный и острый, как удар ножом пронзает всех. Появление конников означает присутствие знати, а её лучше избегать.

— С дороги! Быстро! — командует Пётр, уже не раздумывая. Все пятеро шарахаются в сторону, вжимаясь в кусты у самой кромки леса. Они сбрасывают мешки, инструменты на землю, стараясь стать как можно менее заметными. Сердца колотятся. Мишка бледен как полотно. Путники знают, — если всадники несутся на полном скаку, а дорога узкая, то запросто могут сбить или стегануть кнутом для потехи.