Ловкач - Ник Перумов
— Всё верно, — кивнул князь Юрий. — Именно потому мы сперва узнаем, кто он. И только потом решим — принять или отвергнуть. Принять к нам, во внутреннюю стражу, или отвергнуть… — тот махнул рукою горизонтально, в черту, будто рубя.
— В ров, что за скотобойнями, — спокойно закончил Одоевский.
Они замолчали. Тишина в комнате стояла плотная, как шторы на окнах, и только свечи потрескивали.
И каждый из них думал: что такое этот Ловкач — знак? Или предвестие?
— Кстати, князь… — нарушил молчание князь Юрий. — Дошло ль до тебя, как он тогда бежал из суда, Ловкач этот?
— Дошло, — медленно кивнул Одоевский. — Проломил стену. Столом. Камень, говорят, разошёлся, будто от удара молнии.
— Вот именно! — резко бросил Ростовский. — Столом!.. Каменную стену в четыре фута!.. Но не только это тревожит. Кто его ловил, городовые? Жандармский конвой? Мои люди в минвнуделе только руками разводят. Нет. Иные совсем за ним шли. Существа… вовсе не те, что должны были.
Одоевский задумчиво погладил тщательно выбритый подбородок.
— Мне тоже донесли. Кто угодно это, но не околоточные. И не надзиратели, у которых заключённый из дома предварительного заключения сбежал.
— Вот потому и тревожно, — пробормотал Ростовский. — Если порядок нарушен, если вместо стражи идут какие-то астральные твари… значит, кто-то начал крупную игру. Очень крупную. Я такой и не припомню.
— И я не припомню, княже Юрий Димитриевич. Но боюсь, прав ты, хотя вслух и не проговорил — не иначе, кто-то к Узлу нашему подбирается. Вотчина то твоя, князь, но храним вместе, силу на двоих делим.
Одоевский поднял руку. На безымянном пальце левой руки сверкнул зелёный камень в замысловатой оправе. И договорил он тише и глуше, но так, что каждое слово стало лишь слышнее:
— Вот потому и осторожны мы должны быть вдвойне. Если не втройне. Что такое Узлы эти, кроме того, что они суть сплетение потоков из Астрала, мы за все века так и не дознались…
— А, может, забыли, — мрачно уронил Ростовский.
— Может, и забыли. И именно потому мы должны быть осторожны. Узлы — наше наследие, а теперь выходит, и ещё кто-то к ним полез.
— Узлы… — Ростовский помолчал, словно смакуя это слово. — Да, так заповедано дедами. Хранить. Не трогать лишний раз, не тревожить.
— Верно, — кивнул Одоевский. — Тронь без ума да понимания — быть беде.
— Говорят, ещё при царе Иване Васильевиче в летописях писали о «плесени», что через узлы воплотиться может, — тихо сказал Ростовский. — Да только кто сейчас такому верит? Ничто никуда не прорвалось. Оно ведь как: любили монахи, заступники Божьи, простой народ страшными сказками пугать.
Хозяин дома задумался, будто последние слова гостя пришлись ему не по вкусу.
— Нет, не зря, — Одоевский наклонился вперёд, — не зря мы, старое боярство, до сих пор узлы за собой держим. Не как добычу, а как амбар с зерном или ригу с сеном: беречь, чтобы не сгорело, не сгнило.
Ростовский остановился, повернулся к собеседнику:
— А может, тут-то разгадка и есть? Может, задел этот Ловкач как-то узел, на него всё и обрушилось? Потому и изменился?
Одоевский покачал головой.
— Едва ли. И твои, и мои за Узлом наблюдают, глаз не сводят… Узел не трогали.
— Глаза и отвести можно. Холопы, что с них взять!..
— Не знаю. Одно лишь скажу: если за беглым вором гонятся вовсе не те, кто должен — значит, это уже не просто вор.
Оба опять замолчали. В тишине потрескивали свечи, и казалось, что сама темнота прислушивается к их словам.
* * *Мы с Саввою безо всяких приключений добрались до моей каморки-убежища у Обводного. Сапожок поцокал языком, огляделся по-хозяйски:
— А что, дядько Ловкач, славное местечко!.. И уйти отсюда легко, эвон, вторая дверь, да спрятана-то как ловко!
Пришлось скрыть удивление и сделать вид, что так и должно быть.
— Ай молодец, малой! Проверял я тебя, углядишь ли, нет.
— А я углядел, дядюшка Ловкач! — Сапожок сиял, словно начищенный самовар. — У шкапа-то стенка задняя — того, убирается!
Ай да реципиент, подумал я. Предусмотрел, молодец. И всё равно провалился.
— Вот и хорошо. Здесь устроимся. А пока давай-ка сходим, покажу тебе, куда ход этот ведёт…
«Покажу», ага. Сам узнать должен.
Низкая галерея вывела нас к полузатопленной барже, приткнувшейся к берегу канала. Переброшены полусгнившие сходни, над ним — будка из серых брёвен, прикрывает выход. Всё вросло в землю, в полужидкую грязь — столько ж тут эта посудина стоит? И отчего никто не озаботился убрать?..
Впрочем, то дело десятое. Раз стояла столько лет, то простоит и ещё немного.
Сапожок сноровисто облазал всё вокруг — узкую комнатёнку с лежанкой и печкой, крохотную кухоньку за изломом стены с дровяной плитой, отхожее место — и остался доволен.
— Жить можно, дядько Ловкач! Что велишь, что дальше сделать? На рынок сгонять?..
— Что, лопать охота, Сапожок? — ухмыльнулся я.
— Страсть как охота, дядько, — бесхитростно закивал тот.
— Ну, идём…
…Уже под вечер, обустроившись на новом-старом месте, запасшись необходимым и вернувшись, я задержался на набережной. Ветер нёс запахи сырости и гари, серые тени крыс копошились в мусоре, а я всё глядел на мутную воду меж оплывших берегов.
От канала вечно тянуло холодом, будто из-под земли. И там, в глубине, откуда шёл этот холод, я чётко ощутил отголоски того же зова, что дотянулся до меня в самую первую ночь — когда я проломил стену окружного суда и ушёл в темноту.
Узел.
Он был где-то рядом, ощутимый, как больной зуб, но скрытый глубже. И чем больше я сосредотачивался, тем яснее понимал: тянет не сюда, не к Обводному. Нить уводит дальше, на северо-восток, за Неву.
Словно боясь,
