Товарищ «Чума» 11 - lanpirot
Я быстро оценил ситуацию: лодка трещала под натиском чудовищ, вода вокруг кипела от их тел, а туман, казалось, сжимался на наших шеях, словно живая петля.
— Они ведь не просто так появились… — Глория вдруг резко повернулась ко мне. — В таком-то количестве. — Её глаза, безучастные ко всему всего лишь мгновение назад, теперь горели неподдельной тревогой. — Кто-то направляет их. Они пришли за вами, Месер!
— За мной? — Я сжал кулаки. Без магических сил, которых у меня совсем не осталось после схватки с Каином, я был почти беззащитен, но отступать было некуда.
— Значит, кто-то очень не хочет, чтобы ты присоединился к нам, — прошипел Черномор, отбивая атаку очередного щупальца.
Лодка дёрнулась, и я едва удержал равновесие. Одна из пиявок ухватилась за корму, резко накренив утлое судёнышко. Вода хлынула внутрь. Глория вскрикнула, схватившись за мою руку. Она не хотела превратиться в одну из душ-потеряшек, что временами скользили под нами в мутной воде Стигийского болота. Истонченные до неузнаваемости, давным-давно потерявшие самих себя, они были вынуждены вечно скитаться в пучинах подземных вод.
— Не корми их страхом, Глория! — крикнул я, пытаясь заглушить и собственный ужас. — Нашу смелость можно обратить против них!
Карлик оскалился и внезапно разразился хриплым смехом:
— Чего это я, старый дурак, испугался? Был бы жив — надергал бы этих пиявок «на уху»… Или засушил — под пиво бы отлично пошли!
И, словно в ответ на его слова, одна из тварей вдруг дёрнулась и отпрянула, словно почуяв что-то неладное. Пиявки, казалось, не ожидали такого сопротивления. Их щупальца замерли, дрогнули, а затем рванулись вновь, но уже с меньшим напором.
Глория, увидев это, резко выпрямилась и отпустила мою руку.
— Вы правы, Месер! — Её голос зазвучал намного твёрже. — Это они нас боятся!
Она протянула руку к ближайшей пиявке, и её пальцы вдруг вспыхнули слабым серебристым светом. Тварь завизжала и откатилась, словно обожжённая.
— Но как…? — начал было я, но Черномор меня обогнал:
— Ты же сказала, что твой дар исчез?
— А это не дар… — прошептала Глория. — Это… сила воли… Я приказала себе не бояться этих милых зверушек… Или рыбок… Не знаю, что будет точнее.
— Но почему мы видим эту «силу»? — Карлик задумчиво почесал затылок. Скорее всего он это сделал в силу привычки, ведь у призраков ничего не чешется… Ну, кроме собственного ущемлённого самолюбия, что пришлось так рано умереть.
Туман внезапно разорвался. Над водой повисло тяжёлое молчание. Пиявки замерли, а затем, одна за другой, начали погружаться обратно в пучину.
Лодка содрогалась от последних конвульсий чудовищ, их щупальца скользили по бортам, оставляя липкие следы, прежде чем окончательно скрыться в черной воде. Вода вокруг успокоилась, лишь легкая рябь расходилась от места, где еще мгновение назад кипела битва.
Я стоял, тяжело дыша и сжимая весло, возвращенное Черномором так, что костяшки пальцев побелели. Лодка всё ещё кренилась, вода плескалась внутри, но, к счастью, дыры, пробитые щупальцами, оказались не слишком глубокими — кимбий, как и прежде, упрямо держался на плаву, будто чувствовал, что его время еще не пришло.
Глория опустила руку, и серебристое свечение погасло, оставив после себя лишь слабый отблеск в ее глазах — как бы в них вспыхнул и тут же угас огонь давно забытой веры в себя.
— Не похоже это на обычную силу воли… — медленно произнес я, глядя на нее. — Хотя, что мы знаем о мире мертвых? И о проявлениях, присущих мятежной душе? Ничего…
— Я вытащила эту силу из памяти… — прошептала она. — Из боли и страданий. Я не хотел так умирать, Месер! Я не согласна быть просто тенью!
Ну что я мог на это сказать? Я не Господь Бог, и не умею воскрешать из мёртвых. Даже мой «воскресший» дедуля — лишь живой мертвец, жизнедеятельность которого поддерживается нашим родовым эгрегором. Предложить такое Глории я не могу.
Черномор фыркнул, вновь перехватывая у меня весло:
— Отдохни, командир! Я вот тоже не согласен быть мёртвым, — продолжил он, обращаясь к ведьме, — но, видишь ли, ничего с этим поделать не могу.
Внезапно воздух содрогнулся от низкого, леденящего душу гула — словно где-то в глубине болота проснулся древний великан и потянулся, сотрясая землю.
Глория замерла, её глаза расширились:
— Вы слышали?
Я кивнул, ощущая, как по спине пробежал ледяной холод, а кожа покрылась колючими мурашками
— Что, чёрт возьми, это было? — прошипел Черномор, цепляясь за моё плечо.
Туман внезапно потемнел, приобретя грязно-серый оттенок, и в нем замерцали бледные огни. Потом туман разорвался. Даже Адские пиявки, еще минуту назад казавшиеся ужасом Стигийского болота, теперь выглядели жалкими червячками по сравнению с тем, что медленно выплывало из тумана. Из серой пелены выступали очертания чего-то огромного, с пугающими и изломанными контурами.
Сперва я подумал, что это скала, но, по мере её приближения, стало ясно: это не так — туман расступился, как гнилая завеса, и я различил изъеденные временем высокие борта огромного судна, чёрные от влаги и гниения. Перед нами предстал гигантский уродливый корабль, бороздящий, как и наша лодка, тягучие воды подземного мира мертвых.
— Нагльфар[1]… — пораженно прошептал Черномор, когда корабль полностью показался в поле нашего зрения.
Я даже не успел спросить, откуда он это знает, как гигантский корабль-призрак навис над нашей посудиной. Мне удалось рассмотреть, что вместо киля использовалась гребенка позвоночника какого-то титанического монстра. А вот сам корпус судна, теперь я это отчетливо видел, был собран из досок, изготовленных из тысяч и тысяч ногтей мертвецов — желтых и почерневших от времени, изуродованных веками разложения. Сами же доски были скрепленные не железом, а окаменевшими жилами, которые громко трещали под чудовищной нагрузкой.
«Чьё больное воображение создало весь этот ужас? Кто сращивал и прессовал эту мерзкую мёртвую плоть в доски, из которых собрали этот корабль?» — Как обычно в самые ответственные моменты мою голову посещали странные мысли.
Я запрокинул голову, пытаясь рассмотреть, что там, наверху? Мачты, собранные из костей, тянулись к небу, как руки утопленников, а вместо парусов на них болтались клочья бледной кожи. Это были лоскуты человеческой кожи — растянутые до невозможности и сшитые меж собой грубыми сухожилиями.
Основательно пропитанные жиром, видимо для эластичности, они матово поблескивали в тусклом свете загробного мира. И колыхались они не от ветра, а от какого-то
