Здесь, сейчас и тогда - Майк Чен
Голограмма Пенни помахала обеими руками и исчезла. Лишь через несколько секунд Кин понял, что аппарат, контролирующий работу сердца, издает ритмичный назойливый писк. Взгляд застили слезы, и комната растворилась в пространстве. Ее сменили образы свадьбы, на которую Кин не опоздал, – той, когда он взял в жены Хезер. Его мысли перенеслись к последнему полугодию: приступы головокружения, потеря сознания и отговорка посттравматическим стрессовым расстройством того состояния, которое еще предстояло диагностировать врачам.
Сюда же можно включить его смерть. Для Миранды и Хезер он мертв.
– Так она взяла кошек из приюта?
– Я попросил ее подождать. Но по утрам Пенни туда наведывается. Говорит, что кормит котят из бутылочки, а также ищет способы сделать так, чтобы они смогли сходить на лоток. «Стимуляция пищеварения», – покачал головой Маркус и рассмеялся. – Даже не знаю, что подумали бы мать с отцом. Но об этом Пенни им не рассказала.
– Как дела с кредитом?
– Отказ, – снова покачал головой Маркус. – В банке ответили, что к ресторану нужен более индивидуальный подход, поэтому сейчас Пенни составляет новый бизнес-план. Сказала, что дождется твоего выздоровления, но – только между нами – складывается впечатление, будто она не знает, как изложить банкирам то, чего они хотят.
Кин предпочел не вмешиваться в перетягивание каната между братом и сестрой, где верх нередко одерживали то сочувствие, то высокомерие. Вместо этого он отвернулся к окну и впервые после пробуждения взглянул – по-настоящему взглянул – на Сан-Франциско.
Несколько лет назад он купил для Миранды тур над Областью залива. Вертолет сделал круг от пригородных холмов полуострова, через сам город, до округа Марин и обратно, и даже пролетел под мостом Золотые Ворота. С высоты птичьего полета местность выглядела далекой, однако вполне реальной – так, словно явилась Кину во всех подробностях, зачастую не самых приятных. Но сегодня, здесь и сейчас, – начиная с трубы пневмополитена над зданиями Тринити-тауэр и «Трансамерика» и заканчивая непрерывным потоком автолетов, точек и черточек на фоне неба, – все казалось нереальным. Оставалось только смириться с этим.
– И что теперь? – спросил Кин, снова поворачиваясь к Маркусу.
– Ты ее любишь, – сказал друг тоном, не допускающим возражений. – Это очевидно. Ты не расставался со счастливым пенни, научился готовить… В глубине души ты всегда о ней помнил. Готов спорить, даже воплотил некоторые ее рецепты. Помнишь, как она добавила в лазанью слой киноа, просто чтобы тебя подколоть?
Так это был ее рецепт? Еще один фрагмент будущего?
– В глубине души? Ну не знаю…
Кин порылся в памяти, пытаясь воскресить образы, связанные с Пенни: манговый аромат ее любимых духов, то, как она, засыпая, потирала ступни, как щелкала ногтями, пытаясь разобраться в какой-нибудь проблеме. Все они казались непостижимыми и туманными, будто расфокусированный кинофильм.
– Я был женат на Хезер. Мы долго жили вместе. Прежде чем привыкнуть к другой женщине, мне надо освоиться в этой эпохе.
Его голос сник, а лицо спряталось в ладонях. Кин знал, что хочет сказать, но для подобного признания перед близким другом – братом Пенни – требовалось предельное усилие воли.
– Маркус… Я даже не знаю ее. Это всего лишь воспоминания. Мы с Хезер были вместе гораздо дольше.
На Маркуса, обычно склонного к сарказму и язвительным подколкам, сошла торжественная мрачность.
– Считай, тебе выпал шанс начать с чистого листа. Вспомни все, чему научился за последние восемнадцать лет, и не наступай на старые грабли. Будь у меня возможность изменить кое-что из пережитого с Инеком, я бы непременно ею воспользовался.
Он взглянул на парившие над дверью часы:
– Мне пора. Через пятнадцать минут собрание рабочей группы. Ну что, в субботу сыграем в футбол? Первый матч дома!
Конечно, Маркус свел все к футболу. Чувствуя себя неуютно, Пенни начинала прибедняться, а Маркус заводил речь о спорте. Кин знал брата и сестру Фернандес лучше, чем они сами.
И все же накопленные эмоции требовали выхода. Кин закипал при мысли о том, как ловко Маркус перевел Хезер и Миранду в разряд досадных неудобств, будто их судьба значила не больше, чем накладка в рабочем графике или пролитый напиток. Глядя на друга, Кин едва не разразился гневной тирадой в защиту своей семьи.
Он мог бы многое сказать, но все это прозвучало бы неуместно. Было бы ниже достоинства Хезер и Миранды. Кин лишь кивнул – дескать, ступай – и после ухода Маркуса остался наедине с мыслями.
Навыки визуализации помогли Кину вспомнить не только путь из фойе здания к своей квартире, но даже количество шагов и поворотов. Любое движение эхом отзывалось в памяти. Все образы, от линолеума на полу кабины лифта до истоптанного ковра в коридоре, были как родные. На мгновение обе жизненные эпохи наслоились друг на друга, и у входной двери Кин машинально полез в карман за ключами, но вспомнил, что здесь, в этом времени, механические замки больше не являются неотъемлемой частью городской жизни. Он рассмеялся, расправил плечи, отошел на пару футов от двери и поднял глаза к сканеру лица. Не успел он принять нужную позу, как дверь отъехала в сторону.
– Кин!
Пенни бросилась ему на шею, стиснула в объятиях, и Кин обмер, почуяв аромат ее волос, совсем иной, не как у Хезер. Никогда прежде он не обонял такого стойкого и неизменного запаха.
– Я так волновалась!
Кин через силу ответил на объятия, выронив сумку и подстраиваясь к росту Пенни. Она была на добрых шесть дюймов ниже Хезер.
– Я в норме. Честное слово. Прости, что испортил свадьбу.
– У нас дома новое правило: никто не извиняется за происшествия, связанные с утечкой радиации.
Пенни запечатлела на губах Кина долгий поцелуй, сказавший куда больше, чем ее слова, схватила его за руку и затащила в тесную квартирку.
– Мне намекнули, что торопить тебя не следует, поэтому я решила удивить… – пояснила Пенни и умолкла, ослабив хватку.
Кин обвел глазами помещение, которое раньше называл своим домом. Мебель стояла там же, где и всегда. Даже запах – смесь рециркулированного воздуха высотных зданий с манговыми духами Пенни – остался прежним.
Но, несмотря на всю эту… аккуратность, все вокруг казалось не реальной жизнью, а ее имитацией.
Глаза Пенни заблестели, а губы дрогнули и поникли, прежде чем сложиться в улыбку, бравшую начало во взгляде.
Неужели все будут реагировать на встречу с Кином подобным образом? И сколько раз ему придется повторять легенду?
– Что,
