Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна

Так, сам с собой разговариваю. В это время Ульрики как раз вернулась из кухни с очередной порцией блинчиков. — Это последняя, — объявила она, брякая тарелку на стол. — Остальное тесто я в холодильник убрала. — Привет, Марцель. — Привет. Машинально отозвался телепат и только потом взглянул на нее. Глаза у Ульрики покраснели, а веки почему-то казались тяжелыми. — Ой, ты в порядке?

Почему она выглядит, будто всю ночь плакала? Мартель потянулся к ней, словно бы хотел помочь сервировкой, но на самом деле за тем, чтобы коснуться ее руки и услышать. Но Ульрики в последний момент отпрянула, как знала под оплеку жеста. — Ага, — шмыгнула она носом, — тяжелая погода какая-то. — Говорят, ночью будет жуткая гроза. Пойду плиту выключу. Без меня не начинайте, ладно?

Конечно, доченька, — проворковала Грета, садясь за стол и подпирая подбородок рукой. — Скорей бы ты уже мирилась с Бригитой. Вот она, наверное, на такую внучку не нарадуется. Мартель выждал секунд тридцать, пока Ульрике гарантированно не дошла до кухни, а потом выскочил из-за стола со скороговоркой «Пойду возьму себе чего-нибудь» и сбежал. Ульрике стояла, склонившись над раковиной и тщательно умывалась холодной водой.

Ну, ты чего? — негромко спросил Марцель, подходя ближе. Ульрике вздрогнула. — Эй, ну я же не идиот, и вижу, что с тобой какая-то хрень происходит. Просто расскажи мне. Ульрике ожесточенно сдернула кухонное полотенце с крючка и шарахнулась от Марцеля. — Не то, чтобы это было не твое дело, — невнятно сказала она, приваливаясь спиной к холодильнику и вытирая лоб и щеки, но некоторые вещи так сразу вслух и не выскажешь.

Марцель сделал еще шаг, и еще, и еще. Теперь оставалось только протянуть руку и невзначай и ободряюще положить Ульрики на плечо. Но потемневший взгляд останавливал его вернее, чем нацеленный в лоб пистолет. — Главное, начни говорить, а я попробую понять, идет? Ульрики медленно выдохнула, отворачиваясь. Скомканное полотенце упало на пол. Идет. Она, не глядя, протянула руку, на ощупь нашла ладонь Марцеля и сжала.

Он сразу понял, что это Руд, хотя образ был расплывчатым, словно цвета наплывали друг на друга, и одновременно трехмерным, и еще слегка напоминал то, как видят мир люди, страдающие дальнозоркостью. Очень медленно Руд повернулась, вскинула руку, повела ею слева направо, потом справа налево, а потом на плаще под сердцем появилось неряшливое пятно. Черное в центре, белесоватое по краям, оно пожирало ткань, пока вдруг не вспухло языками пламени, и уже через секунду рот вспыхнула вся, целиком, как фотография брошенная на угли.

Очертания фигуры поплыли, руки удлинились гротескно и посыпались на кафель, и само тело осело ворохом золы, а локоны, локоны цвета огня, взметнулись к небу сизоватым дымком.

— Ты видела ее? — хрипло произнес Марцель, отдергивая руку.

Ты там была?

Ага, — выдохнула Ульрики в сторону. Опоздала.

Она вдруг шагнула к нему сама и обняла так, что дыхание перехватило. — Горячо, черт, черт, черт, как же горячо! Ульрики пылала, как в лихорадке, или как будто сама была готова вспыхнуть, как Рут, как Даниэла, как девочка Анки из школы. Коленки у нее дрожали, и Марцель чувствовал эту дрожь всем телом.

— Не плачь, — прошептал он, стискивая плечи Ульрики и ощущая себя невероятно, бесконечно сильным.

Не могу, правда, не могу.

Ты ведь такой же, да? Невыносимо смотреть, как они умирают. — И остановить это тоже невозможно, потому что слишком страшно! Прошептала она жутковато сухим голосом, как будто стекло хрупнуло.

Я вернулась, потому что они звали, но не могу найти его. Это добро иссыхает от времени, а зло растет, растет, как пустыня и пожирает все вокруг. Уже не семь поколений, а семь раз по семь, и я каждый раз убегаю и зову на помощь, но никто не приходит, только.

Ты, только ты…» Мысли Ульрики заполнили кухню безликими тенями. Глухо, как сквозь стеклянную перегородку в реанимации, долетал старчески кашляющий смех Вальца, мерно, холодно и чуждо грохотали незримые океанские волны.

Когда-нибудь ты расскажешь мне всё. — Это ведь не вопрос?

Неа. Марцель осторожно погладил её по волосам. На взгляд со стороны жёсткие и сухие, на ощупь они оказались скользкими, как шёлк. — Чёрт, душно здесь. Ульрике вскинулось. — Уйдём отсюда.

Ненадолго, но подальше. Давай.

Глаза у неё были чёрными-чёрными, с узкой каёмкой радужки по краю зрачка. — Давай, — согласился Марцель. К окну они повернулись одновременно. Пока Ульрики сдвигал из подоконника корзину с яблоками, Марцель наскоро черкал мелом по магнитной доске на холодильнике. Мел крошился, буквы осыпались, но торопливая «ушел буду поздно» вышла достаточно разборчивым. Оконные створки распахнулись, впуская сырость и холод с улицы. Скинув тапки, Марцель вслед за Ульрики перемахнул через подоконник и оказался в саду на задворках дома.

«А что мы будем делать?» Дыхание у него сбилось меньше, чем за минуту бега, давала о себе знать ночь, проведенная на выставшей железнодорожной платформе. — Ловить его! Ульрики обернулась на бегу, простоволосая и босая, полыхающая лихорадочной решимостью человека, который устал терять. — На живца!

На тебя! Подвернувшийся камешек ужалил голую ступню, как змея, и Мартель едва не сбился с шага. — Да! В голосе Ульрики колокотала ярость. — Надоело! До моста они долетели на одном дыхании. Однако над водой невольно замедлили шаг, а потом и вовсе остановились. Марцель, чувствуя, как покалывает в легких, плюхнулся на деревянный настил и похлопал рядом с собой ладонью. Ульрике села рядом, подогнув под себя одну ногу, и привалилась к нему плечом.

Есть идеи? — тихо спросил Марцеля, дышавшись. — Ну, кто это может быть? — Не знаю, — растеряно ответила Ульрике. — Наверное, он связан с законом или с церковью. Они всегда прячутся около власти. — Может, тогда это мэр? — Ульрике покачало головой. — Мэр Хаффельберга — женщина. — А женщина не может быть? — Нет, никогда.

Сились понять, Марцель прикоснулся сперва к ее запястью, а потом обнаглел и запустил руку под клетчатую рубашку. Ульрике не возражало. Наоборот, повернулась так, чтобы ему было удобнее. Мысли потекли сквозь пальцы речной водой, нестройные образы, похожие на размытые отражения в мутной волне.

Сын, и его сын, и сын его сына.

Словно обжегшись, Марцель отдернул руку, но тут же обнял ульрики снова, заглаживая вину. — Понятно. А ты-то здесь при чем? Вопрос оказался той самой спичкой в бочке с порохом. — Они сами виноваты, — Ульрики вскочила на ноги и отступила к перилам, не спуская с Марцеля глаз. — Они это заслужили. От густой, концентрированной ненависти горло свело.

Марцель попытался что-то сказать, но вместо слов вышел хрип, заморосил мелкий дождь, обжигающий холодный, и деревянные поручни моста казались теперь теплыми.

Я ни о чем не жалею.

Жалеешь, — неожиданно ясно произнес вдруг Марцель, когда Ульрики на мгновение замолчала, чтобы перевести дыхание. — Жалеешь, поэтому и возвращаешься сюда снова и снова, и поэтому хочешь сейчас умереть, думаешь, что на этом все закончится. Ты ведь знала, что он следит за тобой, и поэтому убежала через окно, да? Ульрики вцепилась в перила, до побелевших пальцев. — Да.

И в этот же момент удушающий гнев, сдавивший Марцеля, как в клещах, раскололся на две части, и ульярики принадлежало лишь меньшее из них. На то, чтобы принять решение, оставалось меньше секунды. Перила моста были уже непозволительно горячими. Сейчас. Марцель рванулся вперед, выставляя руки перед собой и изо всех сил толкнул ульярики в грудь. Падать с моста во второй раз было почти не страшно.

Вынырнули они одновременно. Марцель, выкашливая воду и судорожно молотя руками по воде, чтобы удержаться, ульрики сердитой русалкой. Волосы облепили ее лицо так плотно, словно это была маска. — Зачем ты это сделал? — Голос прозвучал под мостом гулко и искусственно. — Он хотел бы… Марсель наглотался воды, с трудом сумел удержаться на поверхности и погреб к берегу, и лишь выбравшись на траву, продолжил.